Ах, какие безответственные слова она говорила, на верное, она даже не отдавала себе отчета в том, что говорит. Мы не узнавали ее, такой она стала испорченной. Фру Фалькенберг – и испорченность? Может, это и не так, бог весть. Во всяком случае, она не стыдилась, придя вечером к нам на кухню, расхваливать Нильса за его молодость и силу. Пожалуй, я сно в а начал рев новать ее и завидовать молодости Нильса, я думал так; с ума они все посходили, что ли? Разве не нам, пожи лым людям, следует отдавать предпочтение? Или это не искушенность Нильса ее раззадоривала? Или она пыталась как-то подбодрить себя самое и выглядеть моложе, чем на самом деле? Однажды она пришла к нам, к Грин хусену и ко мне, когда мы ладили запруду, и долго си дела, глядя на нас. И как же мне легко работалось в эти полчаса, сам гранит стал податливее и подчинялся каждому нашему движению, мы, словно богатыри, воз двигали каменную стену. Впрочем, и сейчас фру вела себя безответственно, она не просто так сидела, она играла глазами. Почему она не оставила эту новую при вычку? У нее и взгляд-то был чересчур тяжелый, и не пристала ей такая игра. Я подумал: то ли она хочет подать на милостыню, чтобы мы простили ей заигрыва ние с Нильсом, то ли заводит новую игру, а где прав да – неизвестно. Я сам разобраться не мог, Гринхусен – тот и вовсе ничего не понял, он только сказал, когда фру ушла:
– Ну до чего ж наша фру душевная и добрая, она мне все равно как мать родная. Пришла спросить, не холодна ли для нас вода.
Однажды, когда я стоял у дверей кухни, она подо шла ко мне и спросила:
– А ты помнишь, как здесь раньше жилось? Когда ты первый раз служил в Эвребё?
Еще ни разу не вспоминала она о том времени, я только и нашелся ответить, что как же, как же, помню.
– Ты возил меня в пасторскую усадьбу, помнишь?
Тут я подумал, что ей, может быть, захотелось пого ворить именно со мной, чтобы как-то рассеяться. Я ре шил помочь ей, пойти навстречу. Кстати сказать, воспо минания и меня взволновали. Я ответил:
– Конечно, помню. Чудесная была поездка. Только вы под конец совсем озябли.
– Не я, а ты, – перебила она. – Ведь ты, бедняжка, уступил мне свое одеяло.
Мое волнение стало еще сильней, и, к стыду своему, я тотчас вообразил бог весть что: значит, она меня не совсем забыла, значит, минувшие годы не так уж изме нили меня.
– Нет, вы ошиблись, это было не мое одеяло; а пом ните, как мы вместе ели в маленьком домике, какая-то женщина сварила нам кофе, и вы потчевали меня.
