– Мама, – окликнул он. – Мама!
– Наверное, это трудно, – вдруг сказала она.
Он сделал вид, будто не слышит.
– А что, если мы с тобой съедим по кусочку рыбы, которая осталась от обеда?
Она бросила на него радостный взгляд – материнский взгляд, обращенный к сыну, который вот-вот ускользнет от нее.
– Ты проголодался?
– Еще как!.. А ты можешь выпить рюмку «Либфраумильх». – Он сказал это наудачу, по вдохновению.
– А ты?
– Я выпью молока. Сейчас я все принесу.
– Да, но откупоривать бутылку ради меня одной…
Теперь она была в его власти. Он подумал об этом без всякого торжества, а просто с любовью.
– Я открою ее так, что не будет заметно. А кроме того, для очистки совести ты можешь налить рюмку и мне.
Да, теперь она была в его власти. И когда он склонился над ящиком со льдом, в котором стоял смешанный запах свежего льда, старого цинка и замороженного мяса, лежавшего на коротких досках, точно мосты, переброшенных поверх льдин, и увидел одну-единственную золотистую бутылку, покоящуюся на льду, как высший соблазн, предназначенный специально для этого вечера, он быстро и властно подумал о Кристине.
«Сойди вниз, – мысленно приказал он. – Сойди вниз и в одно мгновение разрушь все, для этого ты и создана, моя любимая».
– Дай мне бутылку, я сама ее открою, раз уж тебе хочется, чтобы я выпила вина.
– Иди в столовую и садись, мама! – Он ласково шлепнул ее по спине. – За кого ты принимаешь своего сына? Может, ты боишься, что я испорчу пробку?
В радостном возбуждении он говорил очень громко. Она зашикала на него. Они стояли над старым ящиком со льдом, как два заговорщика. Он шепнул:
– Ладно, иди и садись!
– Иди на цыпочках! – шепнула она в ответ. – А то тетя может услышать!
Он бесшумно поставил бутылку на стол, слегка дрожа от прикосновения влажной одежды. Расставил на подносе блюда, не забыл графинчик с уксусом, но забыл стакан для молока.
– Нет, не сюда, – патетически сказал он, войдя с подносом в столовую.
Он кивком показал ей, где она должна сесть: на белой софе в стиле рококо. Потом расставил на столе лакомства. Потом налил в рюмки вино, себе чуть-чуть – мать не хотела, чтобы он приучался пить. Потом снова наполнил ее рюмку, подал ей блюдо с холодной форелью. И пока она накладывала себе рыбу, он протянул через стол руку и погладил золотисто-каштановые волосы матери с ощущением блаженства, которое щекотало пальцы, не рождая мучительного отзвука во всем теле.
Мать поглощала еду. Поглощала с такой жадностью, что он испугался. Она глотала пищу не прожевывая. Она ела, как голодный мужчина, роняя маленькие кусочки нежной рыбы.
