– Есть предложение назначить вас комиссаром эскадрильи…
Меня комиссаром? Справлюсь ли? Ведь комиссар – душа коллектива, правая рука командира. Дроздов ждет ответа. Что сказать? Образование у меня чисто летное, опыта работы с людьми мало… Да и коммунист я молодой… В партию меня приняли в летном училище в январе 1941 года. Кроме комсомольской организации, рекомендации дали командир звена Русаков и комиссар эскадрильи Вергун; на всю жизнь запомнил я фамилии этих людей, доверие которых всегда старался оправдать. Так что в первые месяцы войны мой партийный стаж был очень мал для ответственной комиссарской должности. Но Дроздов не считал это помехой. «Главное – убеждение, вера а дело, на которое идет священная воина, – говорил он. – Поедете на курсы комиссаров».
На курсах собрались в основном инструкторы из летных училищ. Из боевых летчиков я там оказался один. После нескольких недель учебы командование сочло необходимым вернуть меня в полк. Забегая вперед, скажу, что хотя штатным политработником мне не суждено было стать, я всегда испытывал интерес к партийно-политической работе с людьми, часто в отсутствие комиссара Сатаева выполнял его обязанности, почти все годы войны избирался в состав партийного бюро части. Когда я вернулся в полк, там произошли большие изменения. Ушел на фронт один из полков дивизии, укомплектованный самолетами из других ее частей. И мы стали «безлошадными». Улетели на фронт комиссар Дроздов, капитан Маяцкий. А через несколько дней пришло сообщение: наш капитан, любимец полка, сгорел в небе где-то под Полтавой. В один из пасмурных октябрьских дней, когда облачность была довольно низкая, над Тихорецкой появились какие-то самолеты. Наша эскадрилья как раз находилась в бане. Зашел дед-банщик, спросил:
– Хлопцы, вы – люди военные, гляньте: не герман ли летает?
Хлопцы посмеялись над опасением деда. И напрасно. Внезапно раздался пронзительный свист, затем – оглушительный взрыв. В бане вылетели стекла, ребята бросились к выходу, впопыхах стали одеваться. Ноги не сразу попадали в штанину, под сапогами хрустело стекло. А взрывы тем временем, отдаляясь, следовали один за другим. Подбежав к казарме, мы не узнали ее: стены иссечены осколками, окна без стекол, во дворе толовым дымком курятся черные воронки. На дорожке лежит летчик. Прильнул ухом к земле, словно прислушивается к ней. Легкий ветерок шевелит русые кудри, на совсем юном бледном лице застыло удивление. Вокруг молча столпились солдаты, командиры.
