– Ты совершенно прав, – сказал отец, и я почувствовал прилив наслаждения, пробравший меня до печенок. Он еще энергичнее задымил своей трубкой, и его голова начала скрываться в огромных клубах голубого дыма. Это предвещало гораздо более длительный разговор.
– Все сводится к тому, что в малых масштабах, скажем, в масштабах земного шара, может и не быть макроскопической симметрии. Но на громадных просторах Вселенной все должно усредняться. Если у людей на Земле сердце и аорта ориентированы в одну сторону, то на некоей другой планете, где-нибудь в дальнем уголке Вселенной, у других людей сердце и аорта ориентированы в другую сторону.
– Мне это напоминает экстраполяцию рассуждении о частицах и античастицах, – заметил я.
– Совершенно верно, – сказал отец. – Я бы даже предположил, что раз мы на Земле стареем, то другие люди в другом месте молодеют с течением времени.
Я рассмеялся:
– И выходят из материнского чрева, неуклюжие, скрюченные, сморщенные и беззубые.
Отец положил свою трубку на стол.
– Ты довел мои рассуждения до полнейшего абсурда, – тихо произнес он.
Мне было приятно наблюдать, как злится отец, но при этом я чувствовал себя немного неловко.
– Прости меня, – сказал я, – но твои рассуждения, похоже, сводятся в конечном счете именно к этому.
Отец внезапно поднялся с места, вытряхивая трубку в огромную, украшенную рельефом серебряную пепельницу, подаренную ему служащими лаборатории, когда он стал Нобелевским лауреатом.
– Разговоры мало что дают, – сказал он. – Пойдем в лабораторию. Ты увидишь, что я имею в виду.
Мы прошли по слабо освещенным внешним коридорам в лабораторию, где содержались обезьяны-капуцины. В центре ее на большом помосте стояла одна-единственная проволочная клетка. Сразу за ней находился высокий стеллаж с электронной аппаратурой и L-образной стрелой, нависавшей над клеткой. На стреле были смонтированы многочисленные катушки так, что они располагались прямо над серединой клетки.
Отец подошел к клетке и внимательно заглянул внутрь, слегка причмокивая. Я встал за его спиной и заглянул ему через плечо. В клетке сидела очень старая обезьяна, настолько сморщенная и седая, что я изумился тому, что она еще была жива.
– Не узнаешь?
– Совсем нет.
– Это наша молоденькая Джинджер, – сказал он.
Поначалу я было подумал, что это была нелепая шутка; но я, конечно же, знал, что у отца полностью отсутствовало чувство юмора. Я взглянул на катушки над клеткой. Отец следил за моим взглядом.
