– Я взял одного Жюля Верна… Подумал, что теперь ты расскажешь мне про «Игрока» все с начала до конца, ведь из-за каникул ты за него еще не бралась. Спать я буду в подвале? Это мама мне сказала, она не велит бояться автоматов, особенно ночью, я должен быть храбрым, потому что у Малыша свинка. Не понимаю, причем тут свинка.
– Ну, ясно же… Твоя мама имела в виду, что, раз Малыш заболел свинкой, это неприятно для всех – и для самого Малыша, и для мамы, и для всей вашей семьи… Мама боялась, что ты будешь мне мешать, но раз у Малыша свинка и другого выхода нет, ей пришлось отослать тебя к нам. Заметь, что мне твое присутствие не помешает, и я очень рада, что ты у нас поживешь… Но твоя мама считает, что ты должен быть храбрым мальчиком и не причинять нам хлопот, раз у Малыша свинка, и ей, хочешь не хочешь, пришлось поместить тебя у нас…
Кристо внимательно слушал Натали, но, когда она кончила, пожал худенькими плечами.
– И вовсе это не потому, что у Малыша свинка. Глупости какие.
Натали прервала спор, поднявшись с места. Никогда еще Кристо не видел, как она встает, передвигается… Если бы кони Марлп понеслись вдруг галопом, если бы одноножка Вандомская колонна начала вдруг прыгать вдоль улицы Кастильон, Кристо, пожалуй, не так удивился бы. В движениях Натали было что-то гармоничное, будто скользил по водам корабль, покидающий док; высокая, широкая в своем платье, как у королевы Помарэ, она, покачиваясь, легко шла по узкому коридору, ведущему в магазин.
Под самым потолком горела лампа с противовесом, ярко освещавшая только верстак Луиджи, в углах подвала залегли резкие тени. Мишетта сняла с продавленного дивана валявшиеся на нем вещи. И тут оказалось, что на сундуке стоит крошечная японочка с раскрытым веером в руке, а другой рукой она подносит к розовому своему личику маску… Раньше Кристо ее никогда не видел. Устраивая для Кристо ложе, Мишетта бесцеремонно отодвинула в сторону клоуна и фокусника с его летающей дамой… «Игрок в шахматы» находился на своем обычном месте; он сидел спиной к стене, положив левую руку на подушечку, лежавшую возле намалеванной на ящике шахматной доски, и, мягко округлив в локте правую руку, смотрел прямо перед собой единственным глазом, так как другой его глаз провалился внутрь черепа. Краска на его щеках и на ящике потрескалась, облупилась, побурела от грязи, ткань тюрбана и накинутого на плечи бурнуса посеклась, насквозь пропиталась пылью… Старый, ветхий турок.
