И вот дал я ходу по лестнице, да так, будто уносил от дьявола свою душу, и через две-три секунды был уже на втором этаже. Нажимаю дверную ручку — дверь заперта! Я аж вспотел… И лишь в эту минуту вспомнил, что в понедельник секция не работает, что она работает лишь два раза в неделю — во вторник и пятницу… Лестница, стены, дверь — все завертелось у меня перед глазами, меня как вихрем каким подхватило, я обезумел. Черт бы их побрал! Куда же теперь? Оставался лишь один путь к отступлению, единственный, и вёл он на чердак. Я никогда не поднимался туда, но мне было известно, что существует такое помещение — чердачное. Как-то раз зашла о нем речь, и притом совершенно случайно. Секция приобрела новый диван для приёмной, очень шикарный, и я спросил моего приятеля, что они сделали со старым канапе кожаным и страшно привлекательным на вид, от которого я бы ни за что не отказался, если бы мне его предложили по сходной цене. Я, конечно, имел в виду мой переезд в Софию! Последнее время я два раза побывал с нашей командой за границей, месяц тому назад — даже в Шотландии. Проездом дважды останавливался в Лондоне, и каждый раз я покупал какую-нибудь мелочишку на память по той простой причине, что намерение моё бросить в Софии якорь на веки вечные нигде не оставляло меня в покое. Но мой приятель сказал, что старое кожаное канапе снесли на чердак и что, хоть оно и подержанное, продавать его они не имеют права, поскольку они общественная организация, а я частное лицо. Таким-то образом я и запомнил этот чердак и сохранил о нем дурную память, так как и теперь никто не может меня убедить, что это порядок — оставлять кожаное канапе в совершенно неподходящих чердачных условиях. Да вот, извольте полюбуйтесь — канапе видно отсюда, под слуховое окошко засунуто. Оно мне свидетель, что я говорю истинную правду и не имею никакого намерения хитрить и вывёртываться. Да и не из-за чего.
Взлетел я, стало быть, по лестнице, одолел её за несколько секунд молниеносным спринтом. Те, что бегают на сто метров с барьерами, они, извините за грубое выражение, сопляки передо мной. В спринте я в ту минуту, поди европейский рекорд перекрыл. Вы спрашиваете, где я стоял, в каком месте. Отвечаю. На чердаке было темно, как в животе у арапа. Слуховое окошко, как это видно сейчас, при электрическом освещении, заставлено жестью. Свету проникнуть неоткуда, разве что со двора! Но и этот свет, попадающий через дверь, не выполнял своего предназначения, будучи на три четверти ликвидирован ранними сумерками и дождливой погодой.
