Он смотрит на меня внимательно, в глазах появляются искорки. Кажется, он даже не очень огорчен.
– Вы понимаете, что я вам говорю? — осторожно спрашиваю я.
– Да-да. — Он прохаживается по кабинету, подходит к окну, потом к цветам, стоящим на тумбочке. — Не вполне могу с вами согласиться, но… — Он делает паузу. — Но в целом такие изменения возможны.
– Ну и отлично, — говорю я, не скрывая радости. — И поверьте — Улучшения пойдут на пользу.
– Через две недели принесу вам готовую рукопись, — говорит он.
– А успеете? — с опаской спрашиваю я.
– Я могу работать день и ночь. — Он улыбается. — День и ночь.
Действительно, уже через двенадцать дней он приходит ко мне с рукописью. Я прошу его подождать часок, а сам начинаю просматривать текст.
Да, действительно, он учел все замечания. И сделал это мастерски. Я даже подумал, а не перегнул ли я палку? Не наказал ли самого себя? Но ничего менять не стал.
– Поздравляю вас, господин Дюма. Ваш роман будет опубликован в ближайшее время.
– Благодарю. — Он улыбается. — Приглашаю вас по такому случаю сегодня ко мне. Будут дамы.
Он оставил адрес, но, естественно, я не пришел. Времени оставалось в обрез, а у меня было еще одно дело. К тому же меня не покидало ощущение странности происходящего. Вроде и не этот роман был первым… Впрочем, надо было спешить — у меня оставалось всего две недели.
Я попал в зимний сезон. В кабинете главного редактора стоял собачий холод, мебель была какая-то разваленная, словно не издательство, а конура. Крохотная печка-«буржуйка» дышала без толку, но не грела. Это были тяжелые дни. Часто в издательстве гас свет, и работали при свечах. Еда была отвратительная. Досаждали шатающиеся по издательству сумасшедшие авторы. Ходили по коридорам, донимали разговорами. Сотрудницу издательства ограбили прямо в здании. Но я терпел.
Он пришел на четвертый день. Долго тер озябшие руки, достал перевязанную веревкой рукопись и бережно положил на стол.
– Это ваш первый литературный опыт? — стандартный вопрос.
– Да как вам сказать. Крохотные фельетончики и рассказики публиковались в газетах. Под псевдонимами. Ну а это, — он показывает на рукопись, — первая крупная вещь.
– Так вы журналист?
– Нет. — Он выпрямляется — лицо его становится торжественным. — Я врач. Но в это бурное и ужасное время стал пробовать себя в литературе.
– Время действительно ужасное. — Я зябко ежусь. — Как вообще можно жить в таких условиях, да еще писать?!
– Вот как раз писать-то необходимо!
