– Нет, просто любитель живописи.
Он тонко улыбнулся, показав золотые зубы, и сказал:
– Каждый в сердце своем хранит своего бога. Машина остановилась. Мы вышли. Ветер утих, небо
расчистилось. Мы на макушке горы. Перед нами собор. Он чисто вырисовывался на синем экране неба.
Белый и грузный, он поражал выпуклой массивностью стен. Это была крепостная тяжесть старого православия. И вместе с тем, казалось, он застыл на взлете.
Он походил на гигантскую сказочную птицу Гамаюн или Алконост, которая присела, чтобы передохнуть, на вершину горы и сейчас вспорхнет и, маша сильными белыми крылами, скроется в этой синей дали.
Чем больше я смотрел на собор, тем больше казалось мне, что он уже чуть отделился от земли. Да, я готов был поклясться, что между тесаным основанием его и запорошенной снегом землей заголубела полоска неба.
– Каким чудом, – сказал я восхищенно, – сумел зодчий соединить вескость и легкость?
– Это и есть русская суть, – сказал епископ поучительно, – это кровь и крылья российского гения.
Далеко было видно отсюда. Леса разбежались, открыв широкую пойму. Средь заснеженных лугов бежала река. Мороз еще не набрал силы схватить ее. Солнце било в стекла далеких домов. Золотые мечи отражений, трепеща, вонзались в воду.
– Ну как, гражданин любитель живописи, – сказал епископ, покосившись на меня, – по вкусу ли вам места эти?
– Да, красиво.
– Еще бы! А впрочем, может быть, пристрастен я? А? Ведь это моя родина. Да нет же, нет! Здесь исток русской жизни, ее семя. Недаром природа сия прославлена кистью Исаака Левитана.
От ближнего берега отвалил паром. Что-то исконное было в очертаниях неуклюжего судна, в фигуре паромщика с веслом на корме, в покойном смирении людей притулившихся к бортам этого летописного корыта.
– Славянская выя… – пробормотал епископ. – Сколь много ты можешь удержать на себе! Никаким зарубежным атлантам сие не под силу.
Внизу выл экскаватор, роя огромный котлован. Под горой, прячась за могучими лапами высоковольтной мачты, ребята перекидывались снежками.
А снизу уже бежали к нам люди. Я увидел священника, тощего, путающегося в слишком длинной рясе.
Он припал к руке епископа. Князь церкви благосклонно посмотрел на него и осведомился:
– Отец Федор, если не ошибаюсь?
И благословил его.
Священник громко заговорил, стараясь выкроить на своем испуганном лице волнение радости:
– Земной вам поклон, ваше преосвященство, что вспомнили земляков своих. Великая это для нас честь, что сподобились мы узреть вас. А это от членов нашей двадцатки…
