Роман Астахова также оставляет надежду, что разлучены влюбленные не навеки.
И вообще он оставляет светлое ощущение уверенности, что Надежда не тщетна. По поводу и таких вещей, которые далеки, вроде бы, от канвы «Крушения Лабиринта». Я лично, по прочтении, почему-то весьма укрепился в вере, что государство русское не навек разлучено с естественною для него традиционной формой правления – православной монархией. А также – что не навсегда разлучены меж собою две исконные великие ветви единой Русской Традиции: ведение о богах и ведение о Триедином Всевышнем Боге…
Казалось бы, какая связь между перипетиями мистического романа, действие которого происходит в античные времена, – и злободневными русскими вопросами? Но связь есть! И состоит она в том, что произведение Астахова есть абсолютно русское по своему духу, по своему глубинному содержанию. По форме можно ведь писать хотя бы и о событиях в другой галактике, если это позволяет лучше раскрыть идею.
Впрочем, в романе есть и прямое указание на то, что могущественная цивилизация, о которой идет в нем речь – одного корня с нашей, имеет северные истоки. Царь Острова повествует: «На Остров его[1] принес Файрий, царь богов первый… А Файрий получил его от Владыки мира. Получил там, за Северной Великой Водой, за льдами… Да, Тессий, – во времена, когда еще не совсем исчезла священная земля, из которой в мир, в начале населяемый лишь людьми, пришли боги». Конечно, речь идет об Арктиде – про легендарный континент полюса, изображаемый таинственной картою Меркатора. Русская же Северная Традиция и по сие время хранит предание, что наши прямые предки были духовными наследниками арктов, как и герои этого замечательного романа Астахова.
Анатолий Дворецков
Солнце – огневой плод – созрело, и незаметно-медленно падает за грань мира. И дали бесконечной воды окрасил закатный сок…
Сияющая сфера соприкасается с огневою кромкой. И она тихо, как будто бы под действием своей тяжести, закатывается в ничто.
Вода и воздух изголодались, верно, по этой ночи. Столь быстро и охотно они напитываются глубокой тенью. И делается почти что не отличим от поверхности моря мыс, который напоминает, с высоты чаячьего полета, ее же, этой птицы, крыло – расправленное во взмахе.
Таково свойство сумерек. Они стирают различья между стихиями, но они же ярче обозначивают границу. Эта граница – дышит. Она становится все более снежной в окружающей темноте: пенится, вбирая в себя сияние звездных бездн, прибой.
