Юлия расхохоталась гомерическим смехом, но ничего не отвечала.
– Ну, что ты скажешь на это? – настаивала гостья.
– А то, что если слух этот справедлив, то, разумеется, я должна была видеться с Агриппой.
– Ты не желаешь сказать прямо, о Юлия; ведь это не ответ.
– Иди, Ургулания, и скажи мачехе моей матери, что она может спать спокойно.
Говоря таким образом, Юля поднялась со своего места, как бы желая прекратить неприятный для нее разговор и распроститься с фавориткой императрицы.
Ургулания, сжимая свои зубы от досады и злости, также встала со своего места и простилась с Юлией в совершенной уверенности, что лицо, встреченное ею на пороге дома Юлии, был Агриппа Постум.
По уходе гостьи, припоминая свой разговор с ней, Юлия подумала о том, что Ургулания, входя к ней, могла встретиться с Клементом, но потом успокоила себя надеждой, что она могла и не узнать его переодетым.
Ургулания, выйдя на улицу, также увидела Процилла, стоявшего у того же угла, и, прежде нежели сесть в бастерну,[56] ожидавшую ее у дверей, подошла к нему и спросила его дрожавшим от волнения голосом:
– Видел ты его?
– Видел.
– Агриппу Постума?
– Да, его; но, может быть, что я ошибся.
– Не он ли вышел из дома, вслед за Публием Овидием Назоном?
– Он.
– Так ты пока сомневаешься?
– Я думаю, что еще не выполнил поручения, как следует.
– Хорошо, а я возвращаюсь на Палатин.
После этого, сев в носилки и указав бывшему при них невольнику дорогу, Ургулания, припоминая прием и обращение с ней Юлии, прошептала с угрозой:
– Дочь Агриппы, ты называешь себя ломкой тростинкой, и прекрасно; а я буду аквилоном, дуновение которого согнет и уничтожит тебя, гордую.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Orti Piniferi
Читателю уже известно, что, кроме полей и вилл на юге Италии, поэт Овидий владел еще домом в Риме, близ самого Капитолия, а на одной из окраин этого города, между via Claudia, тянувшейся по направлению к Лукке, и via Flaminia, которая вела в Этрурию и Умбрию, огородами или, лучше сказать, садами, названными им Orti pinif eri потому, вероятно, что холм, на котором они находились, был покрыт соснами.
Сюда он любил удаляться от шума многолюдного города-, от ненавистного ему придворного притворства, здесь он искал тишины и мира, когда уставал от светской жизни, полной стеснительных для него церемоний. Здесь он отдавался поэтическим вдохновениям и находил удовольствие в занятиях сельским хозяйством, подавая земледельцам советы относительно посева и жатвы, устройства канав и своевременной поливки растений, часто собственноручно сажая и пересаживая цветы, фруктовые и прочие деревья. Когда впоследствии, живя в дикой Скифии, среди чуждого ему народа, говорившего на непонятном для него языке и смотревшего на него как на обыкновенного преступника, он оплакивал прошлые дни, вспоминая родную виллу в Сульмоне, место которой указывают еще теперь кучи развалин,
