– Уж не женишка ли себе приволокла? – Мать невольно улыбнулась. – Хорош, нечего сказать.
– Не смейтесь, мама. Он человек больной. Ежели не примете, увезу в лес, сама кормить буду. И выхожу.
– Значит, нам самим теперь пропадать? – упорствовала Анна Степановна.
– Не понимаю, мамаша, о чем вы толкуете? Он же больной человек.
– А если атаман узнает, тогда что?
Такой вопрос сначала несколько озадачил Маринку, однако она тут же сообразила, что знать об этом никто не должен, кроме своей семьи.
– Какая нужда атаману к нам в амбарушку заглядывать? Никто не узнает. Меня хоть на куски разрежь, чтобы я кому проболталась. А тятя тоже никому не скажет. Вот и все.
– Делай как знаешь, – Анна Степановна махнула рукой. – Придет отец, с ним и говори.
Когда вернулся Петр Николаевич, не нашедший в тугае дочери, больной был уже вымыт, переодет в чистое белье, накормлен и лежал в амбаре на Маринкиной перине. При свете керосиновой лампы он разговаривал с девушкой.
– Марина, выйди на минутку! – крикнул через дверь Петр Николаевич.
Маринка вышла и встала на пороге.
– Кого это ты, доченька, подобрала? – после напряженного молчания спросил отец.
В его голосе Маринка не чувствовала ни угрозы, ни строгости. Это был обыкновенный, спокойный отцовский тон, каким он всегда с ней разговаривал. Отец и дочь всегда понимали друг друга с одного слова, с одного взгляда.
– А вы, тятя, разве не подобрали бы? – с какой-то внутренней напряженностью спросила Маринка.
Петр Николаевич на минуту задумался. Потом, притянув Маринку к себе, молча поцеловал ее в лоб.
– Замуж пойдешь? – гладя рукой ее мягкие шелковистые волосы, спросил Петр Николаевич.
– А что, я вам надоела?
– Есть немножко.
В темноте Маринка не видела его лица, но чувствовала его обычную задумчивую улыбку.
– Чем же я вам надоела?
– Характером.
– А разве это мой характер?
– А чей же?
– Ваш… Чья я дочь?
– Положим, моя, но все-таки…
– Что все-таки, говорите без колдовства.
Колдовство на их языке означало ложь, обман.
– Зачем сегодня сережки взяла?
– Коробочка приглянулась, – смущенно ответила Маринка.
– Он ли?
– Да откуда мне было знать, что там сережки.
– Пожалуй. А старик приглянулся?
– Кудряво говорит, в словах запутаться можно, да и глаза раскосые.
– А жених как?
– Глазки как у барашка.
– А как себя твой больной чувствует?
– Ему бы фельдшера, тятя.
– Посмотрим. В баню надо его.
– Мы уж вымыли.
– Кто мы?
– Микешка. А мы с мамашей воду таскали.
– Молодцы. Вот только мать на тебя за гостя сердится. – Петр Николаевич беззвучно рассмеялся. – Про него много говорить не полагается, и мать нельзя тревожить.
