и помощнику Абрабанеля только усилилась. На лице Хансена в полной мере отразились все достоинства и недостатки его племени. У него были глубокие черные глаза с поволокой, отливающий синевой мягкий женский подбородок и профиль какого-нибудь Навина, поразившего филистимлян к своему собственному удивлению.
Но в его глубоких глазах, в этом тонком лице, в этих поджатых губах таилось столько хитрости и жизненной силы, что Харту в его присутствии становилось не по себе, как будто он оказался в обществе шулера или фальшивомонетчика. Впрочем, Харт был настолько неискушен в людях, что охотно объяснял свое мнение предвзятостью, свойственной европейцам при общении с этим бездомным народом.
– Хватит валяться, Харт. Иди проветрись на верхнюю палубу. Склянки уже били половину шестого, скоро будет обед.
Харт поднялся с пола и, оправив изрядно помятый камзол, потянулся за своим единственным кафтаном.
– Пожалуй, я попрошу слугу вычистить твою одежду, – Якоб насмешливо оглядел Харта. – Мне кажется, мы с тобой одного роста, так что тебе должно подойти. – Он швырнул на койку одежду.
– Что это?
– Скажи спасибо господину Абрабанелю. Ты обедаешь вместе с нами, и ему не хотелось бы пугать мисс Элейну твоими нарядами. Так что приведи себя в порядок – и милости просим к столу.
Харт слышал издевку в тоне Якоба, но предпочел ее не заметить. «Только низким людям доставляет удовольствие смеяться над несчастьем и неловким положением ближних, – подумал Уильям, – вот я бы ни за что не стал потешаться над человеком, попавшим в затруднительные обстоятельства. Это не по-мужски. Когда я получу деньги за службу, я сумею вернуть долг». Но больше всего Уильяма тяготила его бедность в присутствии дочери Абрабанеля. Она ведь совсем не такая, как... И тут фантазия Харта понеслась галопом, словно возмещая вынужденное бездействие во время носовой качки.
* * *
Вообще Уильям Харт был большой мастер давать волю фантазии. Еще будучи совсем ребенком, Уильям жадно ловил рассказы бывалых людей о морских путешествиях, о далеких райских островах, где круглый год лето и где золото валяется прямо под ногами. Эти рассказы будоражили душу Уильяма и звали его в дорогу. И хотя родители прочили ему поприще священнослужителя, поскольку он был третьим сыном в семье, Уильям в мечтах видел себя морским бродягой, отважным искателем приключений.
Богословствование в сельской глуши представлялось ему чем-то вроде пожизненного тюремного заключения.
