Оказывается, любоваться иной раз крайне опасно.
А более всего урочливы грудные дети и, что любопытно, поросята. Вплоть до двухсоткилограммовых, с во-от такенными гениталиями хряков.
Ещё петуховцы отличаются трудолюбием, телесной крепостью, происхождением от кержаков-раскольников, а следовательно — беспримерной скупостью, политическим консерватизмом и лояльностью к власти. Своеобразным выговором, большой свободой в употреблении ненормативной лексики и презрением к тротуарам. Широкая их натура требует широких дорог. При обилии мотоциклов, на которых сломя голову гоняют все — от детишек до старцев, страдальцев дорожно-транспортных происшествий до недоумения мало.
Едва ли не у всякой коренной петуховской семьи имеется родовое прозвище, переходящее из поколения в поколение. Есть прозвища такие, которыми гордятся и такие, которые ненавидят. Есть заковыристые прозвища, происхождения которых не смогут объяснить и сами владельцы, есть понятные даже младенцу. А ведь есть ещё и частные, индивидуальные.
Меня Ольга ещё "на берегу" успокоила, сказав, что Басарыга и так звучит превосходно. Как и её девичья фамилия — Капралова. Себе она решила оставить прежнюю, но и от моей не отказалась. Сейчас щеголяет громким Ольга Артамоновна Капралова-Басарыга.
Но я-то знаю, что поименован уже Анкологом. Это перевранное с юмористической целью или от недостатка образования «эколог». Сей жест судьбы, понятно мне, следует принимать трезво, без истерик, ибо прилипла сия «погремуха» накрепко.
Я здесь почти чужой, и пусть вживание, врастание моё сюда всё-таки идет, но — микроскопическими темпами. Словно я — из другого мира, отгороженного от Петуховки не только по-настоящему дремучими лесами (теперь я знаю, что это такое), но и каким-то сдвигом — не то чтобы сдвигом временным, но сдвигом над-реальным. Словно мною переступлен порог, ступенька в пресловутом "информационном поле". Словно произошёл «соскок» информационной среды на иной энергетический уровень. Словно я попал в сказку. Но не ту, которая выхолощена литературной обработкой писателей, превращена в лубок художниками-иллюстраторами, а настоящую, материальную. В ту, которая начинается после точки, после "тут и сказочке конец, а кто слушал — молодец"; в ту, которая оживает, лишь когда книга уже закрыта.
Но я-то не сказочный, вот беда.
Зачем я всё это пишу, зачем вообще завел дневник?
Не знаю. Никогда прежде не чувствовал в себе такой потребности. Сейчас же — почувствовал. Кажется мне, что грядет (а может, и уже происходит) нечто — нечто такое… Небывалое… Эх, не могу объяснить.
