Бурцев взял себе щит и меч. Это окромя нагорбного пулемета. Боеприпасы к МG‑42 были аккуратно уложены в дорожный мешок. По другую сторону верблюжьего седла пристроился пузатый бурдюк с водой.
Ядвига долго и нудно верещала, не желая оставаться, но в этот раз ее возражения, угрозы и мольбы проигнорировал даже пан Освальд. Выслушав заверения Хабибуллы, что под охраной благородного эмира Айтегина аль‑Бундуктара с его дамы и волосок не упадет, добжинский рыцарь одновременно трогательно и строго попрощался с женой. Нежно так пообещал связать, ежели что. Полячка обиделась. И выдала та‑а‑акую тираду! Ну точь‑в‑точь как Аделаида во время оно. Эх, Аделаидка, Аделаидка, Аделаидка…
Спеша избавиться от накатившей тоски, Бурцев скомандовал:
— По ко‑о‑оням!
Глянул на своего «скакуна». Хмыкнул. Добавилтише:
— И по верблюдам…
Давно уж скрылся из виду разведчик Бейбарса на молодой легконогой кобылице — самой быстрой и самой неутомимой в их отряде. Разведчику надлежало первому выйти к замку Торону, осмотреться и, вернувшись, доложить обстановку.
Далеко впереди едва различимыми точками в зыбком мареве горячего воздуха виднелись дозорные авангарда. Боевое охранение маячило также по флангам и с тыла.
Сам отряд в полторы сотни всадников вытянулся длинной караванной цепочкой. Шли без знамен, гербов и каких‑либо иных опознавательных знаков. Вместо штандартов — голые копейные наконечники. Да пулемет над головой глухого дромадера.
Чтобы МG‑42 не бросался в глаза, Бурцев прикрыл «шайтаново оружие» одеялом из верблюжьей шерсти — теплым, плотным, предназначавшимся для прохладных ночей пустыни. Получилось похоже на дурацкий паланкин, невесть зачем защищающий от солнца невозмутимую морду животного.
Дмитрий и Гаврила недоверчиво косились на Горбаконя — так они прозвали меж собой дромадера. Время от времени русичи украдкой крестились. Пан Освальд тоже все кружил возле диковинного зверя и не мог надивиться. Сыма Цзян беседовал с Хабибуллой. Капитан Жюль — с Жаном Ибеленским. И у Бурангула неожиданно объявился собеседник. Как выяснилось, неразговорчивый Бейбарс понимал по‑татарски и теперь выпытывал, каким ветром занесло в палестинские земли собрата‑тюрка и откуда родная душа знает язык степных завоевателей. Збыслав и дядька Адам — те больше отмалчивались и поглядывали по сторонам. Не доверяли чужим дозорам, а может, сказывалась давняя разбойная привычка всегда быть начеку.
Бурцев тоже смотрел вокруг. С высоты верблюжьего горба удобно было взирать на окрестности. А окрестности были унылы и безжизненны. Любоваться в Палестине особенно‑то и нечем. Лишь изредка на горизонте появлялись далекие пятна оазисов, холмы, поросшие жесткой травой, да русла пересохших безымянных ручьев и речушек.
