– Я очень устала, – сказала она.
– Да, – согласился он, – вид у тебя утомленный. – И порадовался, что не сказал минутой раньше «я люблю тебя» и теперь не испытывает унижения.
– Спокойной ночи, – сказала она и пошла прочь, мимо стула, на котором просидела весь вечер, мимо стола, где стоял его пустой стакан, к двери. Черный шифон волновался и трепетал при каждом шаге.
Он смотрел на дверь, за которой она скрылась. Слова сами собой сложились у него в голове, и он почувствовал такое удовлетворение, что едва поборол соблазн произнести их вслух. Я оказал бы неоценимую услугу моему юному другу мистеру Алберту, если бы сказал, что Алиса Дарлимпл холодна как змея. Он окинул взглядом комнату. Потом, оглядывая комнату, где предметы с её уходом, казалось, вновь потеряли свою четкость, он гадал: а что бы она ответила, как бы восприняла его слова, если бы он все же сказал «я люблю тебя».
Он медленно вышел в прихожую. Наверху зажегся свет, раскидав по первому этажу тени и угловатые световые лоскуты, словно колоду гигантских призрачных карт. Не поднимая глаз, он прошел к двери своего кабинета, открыл её и щелкнул выключателем. Большая бронзовая лампа на столе в центре комнаты пролила поток яркого света на оказавшиеся в пределах её досягаемости предметы: лоток для ручек, уложенных друг подле друга с педантичной аккуратностью, бронзовый чернильный прибор, кожаный футляр для очков. В тени, за гранью света, как сплошная кирпичная кладка некоего безглазого сооружения, тянулись ряды книг.
Он уселся за стол, вынул из футляра очки; тщательно протер белым носовым платком; надел. Открыл лежащую перед ним книгу. Он едва ли осознавал, что произвел ряд таких привычных действий; даже слегка удивлялся, когда до него доходил смысл слов, напечатанных на странице. Как будто внимание его к концу предложения настолько ослабевало, что приходилось говорить: «Так, хорошо, это я прочел».
Он старался следовать за словами, которые четко маршировали от одного края страницы к другому, строка за строкой; но перед глазами у него настойчиво вставали лица. Он различил открытое лицо Фила Алберта, окруженное дорогим, пышным меховым воротником пальто, и за ним другое лицо, смутное, незнакомое, безымянное, лицо девушки, чье тело утопало в шелку и мехах. Лица застыли над маленькими немигающими дисками приборов на приборной доске, которые говорили: все в порядке, все в порядке, а яркие лучи фар вспарывали снежную дорогу и тьму, несущуюся навстречу лицам.
