Разве это не знак для мужчины, что женщина его желает? По крайней мере, этого вполне достаточно для того, чтобы он возомнил такое. Разве не такого сигнала ждет мужчина от незнакомой женщины, особенно если они находятся в уединении?
– Застегнуть тебе ожерелье? – повторил Иезекиль свой вопрос.
– Да, – сказала Лязза и подняла спадавший сзади край шали, обнажив перед ним шею. Потом наклонила голову вперед и держала в руках концы ожерелья, чтобы он их взял.
Иезекиль приблизился еще. Теперь тела их едва не соприкасались, но его руки дрожали, и он никак не мог перехватить у нее концы ожерелья.
– Что с тобой, Иезекиль?
– Потрепи немного, душа моя, – голос его подрагивал в такт рукам. И вдруг, когда она обернулась к нему, он попытался сорвать с ее губ поцелуй. Лязза изо всех сил оттолкнула его и выскочила с женской половины с ожерельем в руке:
– Если ты не можешь застегнуть, оставь его мне, я сама попробую!
– Я могу! Почему ты такая нетерпеливая?
– Ты и сам слишком нетерпеливый. Успокойся, иначе я опоздаю, мать ждет меня дома. Я приду к тебе вечером, когда ты наконец помоешься. Накидку не надевай, пока не отмоешь всю грязь шананом, что я тебе принесла.
– А как же твоя мать? – спросил Иезекиль, когда Лязза уже покидала шатер.
– Я скажу ей, что эта ночь будет моей, или найду отговорку получше. Тебе это не нравится?
– Тому, кто решился сойти с пути истинного, нетрудно найти своему поступку оправдание или причину, – добавила она уже про себя.
– Ради твоих слов умереть не жалко. Все что угодно ради тебя.
Когда они подошли к маленькой рабыне, та крепко спала, положив голову на седло для осла. В марте в стране Аш-Шам бывает еще прохладно, и, чтобы согреться, она свернулась в клубок, сложив руки и спрятав их между ног. Чтобы меньше мерзнуть, человек всегда старается свернуться так, чтобы холоду негде было разгуляться.
***
Лязза вышла, и маленькая рабыня отправилась вслед за ней. Весна утопила ступни ее ног в траве. Со стороны каждого шатра доносилось блеянье маленьких ягнят, звавших своих матерей. А ослы, включая осла Иезекиля, ревели в один голос, давая понять, что они готовы сыграть свою роль в пьесе продолжения жизни, после того как миновали голод и холод зимы.
Лязза шла, погруженная в мысли, и всю дорогу рассуждала сама с собой:
– Ах ты, собака, я покажу тебе, где твое место! Я тебе покажу, что арабские женщины – это не чужеземки, – говорила она, намекая заодно и на мать, которая не была в родстве с ее племенем.
