Глорский попытался сделать несколько на вальса, но увяз в песке.
– Ах, старик… Я сейчас…
Оставляя глубокие следы, он побежал к полускрытому бугром стеклянному кафе.
Вернулся он минут через сорок.
Пожилой слесарь из Архангельска был так удивлен, увидев Глорского выпивши, что как высунулся наполовину из своей палатки-норы, так и забыл всунуться.
– Привет честному семейству! – приветствовал его Глорский.
– Привет…
– Все спим?
– Спим…
– Поехали с нами, папаша, в Новороссийск! Посидим в ресторанчике! А то так и проторчите весь отпуск в своей дыре. Я угощаю!
Но слесарь испуганно исчез в палатке. А может быть, его дернула за ноги жена.
В рюкзаке у Глорского, кроме всего прочего, была легкая немнущаяся нейлоновая куртка. Надев белую рубашку и галстук, он выглядел вполне прилично.
– Ну как?
– Ничего.
– Ты, конечно, не едешь?
– Нет.
– Ну и напрасно, старик. Ей-богу, напрасно. Сделай себе хоть раз разрядку. Забудь все: свой этот режим, всякие там неудачи… Вся прелесть режима, старик, в том, что его можно нарушить. Для этого его и придумали. Ей-богу! Поехали!
– Да мне, честное слово, не хочется. Сидеть в дыму и чаду…
– Ты ангел, старик. Ты злобный, античеловеческий ангел. Ну-ну… пошутил. В одном ты прав, старик. Никогда не надо делать того, чего тебе не хочется.
Глорский сунул в карман свой шикарный, из кожи нерпы – подарок эскимосов – кошелек и исчез.
– Старик! Проснись! Старик!
Кутищев вскочил. Палатка тряслась. В глаза бил свет фонарика.
– Что… Кто… – забормотал спросонья Игорь.
– Старик, где мой рюкзак? Да проснись ты! Я уезжаю!
– Уезжаешь? Куда? Зачем?
– Ага… вот он. Убери свою ногу, старик! Да скорей же! Такси ждет! Ага… плавки… полотенце…
Глорский торопливо стал запихивать в рюкзак вещи. В свете фонарика металась его фигура с взлохмаченной головой, расстегнутой рубашкой, сбившимся на сторону галстуком.
– Что же все-таки случилось?
– Я потом тебе подробно напишу, старик… Опаздываем на самолет… В пять сорок… Я лечу с ней… У нее завтра спектакль… Ах, какая женщина, старик! Я потом тебе все напишу… Блокнот. Ага… Давай сюда, старик… Я обязательно включу ее в роман! Это как раз то, чего мне не хватало! Хорошо, что я ее встретил! Ну, пока, старик! Я тебе буду писать. И высылать главы! Ты только критикуй, не стесняйся! Сейчас все равно ни черта не получится. Писать надо осенью, когда идет дождь.
Глорский обнял Игоря, чмокнул его в щеку и, нагнувшись, выскочил из палатки. Кутищев вышел следом за ним. Борис торопливо шел по тропинке.
