– Ну что ж, помочь можно. Отчего не помочь?
Окоемов слыл на факультете трудолюбивым, талантливым математиком, но выпить и особенно закусить был не дурак.
Они шли в каморку дяди Пети. Возчик-капитан торопливо ставил ведро с «отходами» на стол. Это были очень вкусные отходы. Можно даже сказать, что слово «отходы» к ним совсем не подходило. Здесь были обрезки ветчины, куски белого хлеба без единого надкуса, кусочки сыра, вареная картошка, кусочки гуляша, и даже попадались целые котлеты и шницели.
Дядя Петя честно разливал оставшуюся водку поровну в три стакана. Окоемов выпивал свою порцию единым духом – для него это было все равно что ничего – и начинал копаться огромными волосатыми ручищами в ведре, выискивая ветчину, – это была его любимая еда.
Пьянел дядя Петя быстро. Запьянев окончательно, он подходил к Глорскому, клал ему руку на плечо и говорил:
– Вот ты писатель…
После Сивого пугала дядя Петя больше всех любил Глорского.
* * *
– Отдохнул?
– Ага…
Они поднялись, помогая себе палками, и медленно двинулись по тропинке. Вскоре тропинка раздвоилась: одна резко поднималась в гору, другая плавно выходила из леса. Правая была темной и сырой, в конце левой виднелся кусочек залитого солнцем пространства.
– Пошли налево.
– Пошли.
– А не заблудимся?
– Нет. Они потом должны сойтись к ручью.
Луг оказался очень большим. Он постепенно понижался влево, потом резко исчезал, словно срывался с обрыва.
– Слышишь – ручей?
– Ага…
– Значит, идем правильно.
Тропинка шла вдоль кромки леса, разделяя луг на две правильные части. Там, где луг закрывался тенью деревьев, он был покрыт мокрой и такой буйной растительностью, что она достигала высоты небольших деревьев. В основном это были гигантские лопухи. Освещенная же солнцем трава уже успела подсохнуть, и оттуда тянуло запахом майского меда. Трава была густой, высотой в рост человека и покрыта пеной из голубых и белых цветочков. Налетавший иногда ветерок делал воронки в этой пене, словно в пышной прическе девушки, и разбивался затем о лопухи, даже не потревожив их высокомерной неподвижности.
– А этот моряк… он почему бы заплакал?
– Так… Ты не хочешь пить?
– Нет.
– Дай фляжку.
– Я лучше схожу к ручью. Наберу свежей.
Кутищев снял рюкзак, вытащил алюминиевую фляжку и пошел прямо через луг налево. Сначала были видны его плечи, потом осталась лишь голова, потом жиденький чубчик, и, наконец, Кутищев исчез весь. Лишь шевелившиеся чашечки цветов выдавали его след.
* * *
