Полковник ухмыльнулся и снова поправил шинель:
– А вы сообразительный малый, господин подъесаул. Пойду распоряжусь, чтобы вас в тепло перевели. Но должен предупредить: одно неверное действие, и схлопочете пулю.
Следующие две ночи после штурма мирные граждане Новочеркасска провели относительно спокойно. Тишину порой нарушали отдельные выстрелы на окраинах, но всеобщий страх перестал витать в воздухе. Небольшие милицейские отряды, состоявшие в основном из новочеркасских казаков, вылавливали большевиков.
Утром второго апреля Лиходедов, насвистывая под нос вальс «На сопках Маньчжурии» с винтовкой на плече направлялся в штаб. На тротуарах и проезжей части валялся мусор, а ветер мел пыльные клубы.
Сегодня Алешка ночевал дома. Когда он в сумерках возник на пороге, мать не узнала его. А потом, вся зареванная, весь вечер металась вокруг с самоваром и разными соленьями.
– Вот припасла к твоему приходу. Уж ждали тебя, ждали, передумали все на свете… Хлеба нет – только картошку ели. Ах ты, моя сыночка!
Отец рассказывал, как красные сгоняли специалистов чинить водопровод, как квартировал у них какой-то надутый индюк из волжских татар – комиссар по финансам.
Алешка похвастался, что летал на аэроплане. На вопросы отвечал, что служил при штабе посыльным, ничего больше не объясняя. Он который раз с благодарностью вспомнил полковника Смолякова, не пустившего его попрощаться в «день отъезда», как называли двенадцатое февраля родители. Тогда федоринские контрразведчики успели заглянуть к ним домой, но, не обнаружив Алексея, проведя наскоро обыск, убрались восвояси: красные уже были на улицах.
– Что ты натворил? – спрашивала мать. – Я же потом целый день убиралась!
Но Алешка соврал, что офицеры перепутали его с другим гимназистом, потерявшим телеграфный аппарат. Это было первое, что пришло ему в голову, но отговорка полностью всех устроила.
Родители пережили «красную Вандею» на удивление тихо. От вынужденных хождений по улицам спасли сделанные к зиме заготовки – картошка, сало, квашеная капуста. Серьезные реквизиции из-за квартиранта прошли стороной. Только раз, перед бегством комиссара, какие-то «грубые и полупьяные приезжие из какой-то Рязани», как выразилась мать, вынесли фарфоровую вазу, серебряные приборы и скатерти.
– Экая мелочь, – негодовал отец, имея в виду ложки и вилки, – а обращает людей в такое лютое скотство!
На Атаманской улице у театральной тумбы стоял Пичугин и наклеивал листовку. Шуркиных рук явно не хватало для удерживания причиндалов для клейки и борьбы с ветром.
