Инга Ринг стояла у окна и через неплотно закрытые шторы смотрела на солдат, проезжавших по улице. Тревожные мысли не покидали ее. Все солдаты выглядели одинаково суровыми. Стремились вперед, на запад, в глубь Германии, а их триумфальный победный марш был настолько уверенным и неотвратимым, что вызывал у немцев страх за будущее. Инга Ринг вдруг почувствовала себя настолько старой, что не захотелось больше жить. Ей было всего семнадцать лет, но за последние два дня она словно пережила личную катастрофу.
Во-первых, пришли они. Это было так неожиданно! Еще две недели назад она просто не могла в это поверить и потому сейчас особенно остро переживала страх и горечь поражения.
Незадолго до их прихода на несколько часов заехал ее дядя. Он привез письмо и сообщил, что отец Инги попал в окружение под Вроцлавом. Дядя ежеминутно поглядывал на часы и, даже не попрощавшись, выбежал из дома, как только подъехала машина с охраной.
Шенк, который после ухода ее отца в армию принял на себя аптеку, повсюду кричал, что победа Германии не за горами. Но с появлением первого же русского танка он снял со стены портрет фюрера и вывесил в окнах белые простыни.
Анна-Мария Элькен (может быть, до этого ее звали по-другому) закопала в саду свой эсэсовский мундир и объявила себя медсестрой из Гамбурга, на что имела надлежащие документы.
Старая кухарка Берта согласилась, чтобы Анна-Мария пожила пока у них. Только одна она верила в чудо. Над ее кроватью все еще висела небольшая фотография Гитлера. Вернее, висела до обеда, ибо фрейлейн Элькен, не спрашивая Берту, вечером сняла со стены фотографию фюрера и сожгла ее.
Казалось, что все, чем они жили столько лет, вдруг так неожиданно перестало существовать.
Инга Ринг никогда не забудет тех нескольких часов перед вступлением советских и польских войск в ее родной город, который до этого, по словам Геббельса, был неприступной крепостью Германии. Теперь здесь воцарилась тишина. О войне напоминали только полуобгоревшие дома, разрушенные артиллерийскими снарядами стены, намертво ставшие на перекрестках разбитые немецкие танки, орудия и машины. И белые флаги во всех окнах. Огненный вал линии фронта катился все дальше вглубь Германии. И только изредка слышались отдаленные глухие артиллерийские раскаты, напоминавшие, что война еще не окончена.
На улицах Бишофсфельда около домов толпились еще не освободившиеся от пережитого страха и трусливо ожидавшие решения своей судьбы немцы. Многие из них еще вчера носили мундиры национал-социалистской партии, фольксштурма или СА. Никто из них в тяжелое время не думал об обороне города, а только спасал свои шкуры. Местная функционерка национал-социалистского женского корпуса фрау Медель, в ярком платье, тащила из овощного магазина в подвал мешок с картофелем. А блок-фюрер НСДАП прохаживался важно, как на параде, но выглядел бродягой в своей залатанной старой куртке и изрядно поношенных ботинках.
