Профессор догадывался, куда его выведут, однако он ни разу не успевал дойти до самого конца. Операция заканчивалась слишком быстро, и он получал не полные данные, а фрагменты: куски досье, отдельные строки из отчетов, при большой удаче – адреса новых поднадзорных. Собственно, про покойного Тарасова он узнал именно через Сеть. Тарасова разрабатывали около года, и профессор его об этом предупреждал. И Аристарха – тоже, но, как видно, поздно.
Лишь на себя Никита Николаевич не нашел ровным счетом ничего. Словно он был чер – благонадежный и совершенно безвредный.
– Посмотрим, кто из нас чер, – обратился он к экрану. – Шестьдесят баллов мне сделали? Да нарисуйте хоть ноль, хоть минус, мозги-то все равно при мне!
Никита Николаевич чувствовал себя и дряхлым, и нищим, и жалким – но не поглупевшим. К двадцати годам его интеллект-статус достиг тысячи двухсот баллов, и с тех пор только повышался. Перед падением ИС вырос почти до тысячи трехсот, а это уже ценз члена Этического Совета Республики. Еще пару лет, и ему предложили бы место в Совете. Он бы, конечно, отказался – дело хлопотное, но… кто же знал, что он откажется?
Профессор погладил лоб и прикрыл глаза. Как тривиально… Он два года искал причины, изобретал гипотезы, а все объяснение – вот оно, на ладони. Кто-то не хотел его участия в Этическом Совете. Смешно. Он туда и не собирался. Достаточно было сообщить об этом заранее, и…
Нет. Завистники с кафедры, будь они трижды коварны, на такое не способны. Физически не способны. Отправить человека на дно и держать там два года может только железная система. Не отдельный подлец, и не группа злоумышленников. Система. Не менее могущественная, чем та, что отслеживает и устраняет черов – не всех, конечно, но самых странных из них.
Например, беднягу Тарасова. Он увлекался античной философией, читал по памяти Петрарку и Данте и, кажется, сам что-то пописывал. Или Аристарха Павлова, который от скуки взялся за изучение химии и вроде бы преуспел. При этом оба они имели по сотне баллов – ровно столько, чтобы таскать кабели на зарядной автостанции. Пять кредит-пунктов за смену, по меркам центральных районов – это пакетик леденцов. За шесть часов каторжного труда.
Никита Николаевич открыл глаза и увидел, что экран стал черным. Идиотский фильм пропал; в левом верхнем углу подмигивала точка курсора – значит, телемонитор у Белкина уже отключили.
«При чем тут Андрей? – разозлился профессор. – Зачем Системе какой-то несчастный Белкин? Что им от него надо?»
