Она кладет на стол библиотечную книгу, берет другую и, нахмурив брови, мешкает в нерешительности.
– Постой, это же твоя лупа, верно? – спрашивает она. – И зачем здесь фонарик? И зеркало?
– Мы просто играли, – говорит Кит.
– Но ты же знаешь, здесь играть нельзя. Почему вы не идете на улицу?
Кит молча сует лупу в карман. Мы молча возвращаем фонарик и зеркало на место. Кит открывает входную дверь, я оборачиваюсь. С порога гостиной мать Кита по-прежнему внимательно наблюдает за нами; наше поведение интересует ее ничуть не меньше, чем ее поведение – нас.
Все в мире разом переменилось, да так, что невозможно ни вообразить, ни достоверно восстановить в памяти.
Итак, мы, как было велено, играем на улице.
Теперь, глядя назад сквозь коридор лет, я не исключаю, что это был просто очередной поворотный пункт в той истории. Все могло сложиться совсем по-иному, если бы матери Кита не взбрело на ум отправить нас из дому. Мы поднялись бы опять в детскую и там, в безмятежном упорядоченном мирке нормальных игрушек, обсудили бы наше сногсшибательное открытие. Но вне дома у нас есть лишь одно-единственное место, где мы можем разговаривать, не опасаясь, что нас увидят или услышат; однако, чтобы туда попасть, надо пересечь невидимую границу, за которой – другая, никому не известная страна.
Если раздвинуть – надо только знать где – густую растительность, бывшую некогда живой изгородью перед домом мисс Даррант, то под ветками, словно по низкому тоннелю, можно проползти в более просторный тайник, вырубленный нами в самой чащобе. Полом служит голая твердая земля. В тайнике царит зеленый полумрак. Даже дождь почти не проникает сквозь густую листву. Здесь нас не увидит ни одна живая душа. Далеко позади остались фотографии в серебряных рамках и шоколадная паста.
Позапрошлым летом мы разбили здесь базовый лагерь, разрабатывали планы всевозможных экспедиций в африканские джунгли и спасались от канадской конной полиции. Прошлым летом устроили здесь засаду, чтобы наблюдать за птицами. А теперь тут будет штаб куда более серьезной операции.
Кит сидит на земле, скрестив ноги, упершись локтями в колени и обхватив ладонями голову. Я сижу напротив, точно так же скрестив ноги; мелкие прутики колют спину, болтающиеся на паутинках крохотные насекомые путаются в волосах и падают мне за шиворот, но я почти ничего не замечаю. Рот мой, наверно, опять полуоткрыт; я покорно жду указаний Кита: как нам все это понимать и что делать.
