Конечно, ничего этого не будет; и Станда пробует думать о госпоже Хансен. Ну, скажем, о ногах госпожи Хансен; или о том, как облегают брюки ее бедра, когда она бегает по саду... Нет, нет, нельзя; и Станда усилием воли подавляет это воспоминание.
Шведка - нечто совсем другое, словно она и не женщина; на нее можно только смотреть издали, и Станде как-то легко, свободно, и он испытывает блаженство. Ну, а Мария - это скорее духовное тяготение, - думает Станда. Такая пугающая близость или что-то такое. Вероятно, это и есть любовь...
Вероятно, это и есть любовь. (То, что было раньше... та глупышка, когда он был еще чертежником... какая же это была любовь? И не сравнить!) Станда рассматривает новый волдырь на ладони, заработанный в нынешнюю смену, и возвращается мыслями все к тому же, что было бы, если бы Мария осталась внизу одна. Он бы непременно спустился к ней - какой-нибудь предлог найти не трудно, - неуверенно думает Станда; и вдруг я сказал бы ей: "Хотел бы я знать, что вас мучит?" Ее руки опустятся на колени.
"Зачем вам это знать?" - "Потому что я очень одинок, Мария. Если я не могу, не смею с вами говорить, так хоть сочувствовать вам..." Внизу тишина, только канарейка скачет и чирикает у Марии над головой, а может, Адама нет дома?.. Станда высовывается из окна. Нет, торчит, как всегда, в садике, присел на корточки, колупает пальцем землю у каких-то саженцев - и ввалившихся глаз не поднимет, так погружен в свое кропотливое занятие или в какие-то бесконечные скорбные мысли.
Вдруг он поднял голову, словно прислушиваясь. Нет, ничего. Станда уже собирался вернуться к своим ладоням и думам, но тут Адам выпрямился и настороженно уставился на дорогу. Там ничего не видно, только с протяжным гудком мчится к "Кристине" машина. Вдруг Адама охватывает спешка, он бросается в дом, выскакивает, па ходу напяливая пиджак, и бежит, даже не захлопнув за собой калитки. Ту-ту! - по дороге проносится санитарная машина, за ней - другая. Станда в тревоге вздрогнул. Что-то случилось! То там, то здесь из домиков выбегают шахтеры и, затягивая ремень, вскакивают на велосипеды, летят туда же - видимо, к "Кристин". Странно видеть улицу, когда все спешат в одну сторону; женщины выбегают на крылечки, смотрят туда же, вниз, где за деревьями видны трубы и копер шахты "Кристина". Что-то случилось, чувствует Станда, удивляясь, как люди сразу об этом узнали и мигом запрудили улицу.
На крыльцо выходит Мария, тоже смотрит вниз, поижиыая к груди какое-то шитье, и стоит в оцепенении. У Станды забилось сердце, кровь кинулась в голову, ему приходится отвернуться от окна, чтобы перевести дух. Вот оно! Мария осталась одна! Она одна... Ее уже нет на крыльце, очевидно она вошла в дом и снова раскладывает шитье на коленях. А что, если постучать к ней? Что я скажу? У Станды пересыхают губы, он не находит слов, но все равно Мария одна! Он лихорадочно поправляет воротничок и снова высовывается из окна: не возвращается ли Адам? Нет, но по улице несутся на велосипедах целые группы шахтеров; пригнувшись к рулю и бешено работая ногами, они спешат к шахте; туда же бежит какая-то женщина и громко рыдает, почти воет...
