– Ничегошеньки! Поговорив с тобой, я вызвал полицию, и они начали поиски, но как только выяснилось, у кого она, на том все и кончилось. Церковь держит рот на замке, я обзваниваю всех наших информаторов, но никто не хочет говорить. – Джейми раздраженно выдохнул. – Чаю хочешь? Сидра?
– Спасибо, всю обратную дорогу я ехала в вагоне-ресторане. – Пэм потерла глаза. – Посвященных в преступный план, наверное, не больше дюжины. Нужно отдать им должное, участники похищения рискуют жизнью. Они знают, что, если затея провалится, хефн сотрет их сознание. Эфраимиты действуют с бесстрашием фанатиков.
– Верно, вот только, на мой взгляд, красть девочку и держать ее в заложниках отнюдь не акт бесстрашия, – пробормотал Джейми. – Как, по-твоему, отреагируют хефны?
– Думаю, никак. Скорее всего, сделают вид, будто ничего не случилось. А может, и подключатся к поискам. Лекси нравится Хамфри, он не оставит ее в лапах церкви. Он сам через пару дней сюда приедет. Если к тому времени мы ее не найдем, он вытащит из эфраимитов место ее пребывания, и вовсе не за столом переговоров.
– Пара дней – большая роскошь. Пэм кивнула.
– Они обещали о ней заботиться, и девочка не сломается, во всяком случае сразу, но она рассчитывает на мою помощь. Я с тобой согласна: не будем ждать Хамфри, давай приступим к поискам прямо сейчас.
Даже произнося эти слова, Пэм зевнула и едва не растянулась на диване.
– Значит, выступим с заявлением?
– Непременно. Вот почему я приехала сюда прямо с вокзала. – Усилием воли заставив себя встать, Пэм поплелась в свой кабинет. – Включить компьютер. – Она рухнула на стул. – Мне понравилась твоя мысль: похитить ребенка, чтобы использовать его как пешку в переговорах, – трусливый поступок. Церковь эфраимитов, чья история полна подвигов самопожертвования и отваги, сегодня предала самое себя.
Отослав заявление в «Солт-Лейк-Трибьюн» и на «Си-Би-Эс», Джейми уехал домой – всего полмили на велосипеде. Пэм тоже собиралась к себе, но диван в кабинете манил песнью сирены. Отыскав в рюкзаке косметичку, она смыла крем для загара, погасила свет и провалилась в сон.
Уснула она глубоко, сказалась усталость последних двух дней. Обрывки сна то всплывали, то пропадали снова. На заре, невесомая в чистейшем свете, она восхищенно застыла на самом высоком шпиле Новоиерусалимского собора, любуясь жгучим серебром солнца, готового подняться над хребтом Уосатч. К ней слетелись птицы: зяблики, воробьи, малиновки и кряквы, которых она растила и выкармливала – сверкающее птичье облако закружилось вокруг ее головы. Спикировал с высоты и завис в полуметре от ее лица Хромоножка, здоровыми и сильными крыльями колотя воздух. Она протянула руку, чтобы коснуться красноватых перышек у него на груди, когда ее осенило: «Я сплю, у меня осознанный сон».
