Еще раз | страница 11
Детей Марья Дмитриевна несколько побаивалась, своих не было. С кем угодно предпочитала работать, но не с детьми. Лучше уж с ветеранами, которым нужно просто объяснить с искусствоведческих позиций, сколько будет дважды два в соответствии с последними постановлениями. А в клубе у нее оказались девочки, не очень современные какие-то, девочки-подростки лет по четырнадцать – самого опасного и лживого возраста. Раньше Марьюшке никогда не приходилось бывать в подобного рода клубах, но она считала, что существуют они для подростков с репутацией «трудных». Однако «ее девочки» не были ни лживыми, ни трудными. Они молча смотрели ей в рот и слушали внимательно-внимательно. Они появлялись и уходили почти беззвучно, в гимнастических трико и легких юбочках – после лекций у Марьюшки им предстояли еще занятия ритмикой. Марьюшка сама, сначала редко, а потом все чаще, начала оставаться с ними на ритмику, где белокурая худая валькирия Ольга Яновна, Марьюшкина ровесница, лающе, отрывисто подавала команды, музыка взрывалась звуками и цветом, и происходил, пожалуй, шабаш, потому что слово «ритмика» было для этих занятий слишком холодным и академичным.
Да и Марьюшкины лекции называть лекциями ни у кого бы язык не повернулся – если б занесло на них хоть раз случайного слушателя. Потому что здесь Марья Дмитриевна не рассказывала о красоте и искусстве, а выплескивала знания из себя, словно изрыгала душу. Она не читала, а выпевала и вытанцовывала свою лекцию. Вспыхивали на экране Кандинский и Дали, мрачнели де Кирико, Дельво и Миро, ликовали Филонов и Лентулов. Музыка возникала вроде бы сама собой, переливалась в цвет, рождала линию. Линия взлетала флейтой в воздухе, дымной струей, расползалась лиловым акварельным облаком, светлела. Золотой, золотистый, чуть коричневый туман являл шедевры Кватроченто. Протестовали, отрицая все и вся, Пикассо и Грис. Девочки покачивались, медитируя, но Марьюшка чувствовала: ни слова, ни мысли не пропали зря. Щелкала, отключалась программа, набранная перед началом занятия. В зале светлело медленно, будто вставало солнце. Единственное настоящее время суток – рассвет. Только и времени в жизни, когда алое золото солнца, в небо плеснув, небо собой заполняет. Каждый рассвет – словно все начинается снова. Каждый рассвет – как подарок негаданно щедрый. А платят за рассвет сутками, безразличием дней, вечерним сумраком, ночной мглой, доставшимися нам как бы в нагрузку к рассвету. Платят за рассвет жизнью.