Опустившись в кресло, бабушка молча посидела с закрытыми глазами. Очнувшись, она грустно сказала:
– Силы меня оставляют. И дело-то пустое, нестоящее, а выдохлась я, словно серьезный магический обряд провела… Да, дитя мое, пора мне уходить. И так зажилась. Покоя мне хочется. Ты не могла бы сегодня у меня остаться? Мне так много надо тебе сказать, а времени остается все меньше и меньше… Последний песок из моих часиков утекает.
– Да, конечно, я останусь. Бабуля, а вы ведьма? – спросила Маргоша, сама удивляясь, как такой вопрос пришел ей в голову.
Собственно, после всех манипуляций с куклами из теста ничего другого и подумать было невозможно, но вот непосредственно спрашивать пожилого человека – а не ведьма ли ты, дорогая бабушка, не Баба ли Яга часом? – оказалось нелегко. Заложенное в детстве воспитание всячески противилось подобным вопросам, но любопытство все же брало верх.
– Пал Андреич, вы шпион? – передразнила ее бабушка, припомнив сакраментальный вопрос из старого советского сериала, звучавший примерно с той же интонацией. – Ведьма… Не люблю я этого слова. – Старушка подхватилась со своего кресла, и даже огоньки вновь засветились в ее глазах. – В современном русском языке оно несет исключительно негативный оттенок. А у древних славян словом «ведь» обозначалось не только «колдовство», но и «знание». «Ведение», «ведовство» – всего лишь сумма редкостных знаний, не доступных всем и каждому. Отсюда и «ведьма», и «ведун». Это очень древнее понятие, деточка. Слово «веды», как и иные понятия ведических знаний древних ариев, проникло в разные языки и закрепилось в них по сию пору. Пруссы называли своих жрецов и колдунов вайделотами, ибо их «waid» суть та же «ведь». И немецкое «Waideler», и польское «wajdelota», и латышское «vaidelis» обозначают человека, способного к ведовству. Так что, если тебе нетрудно, называй меня вайделоткой. У нас с тобой прусские корни. Обрати внимание на женский портрет в простенке…
На этот портрет, явно старинной работы, потускневший и покрытый мелкой патиной, Маргоша давно уже обратила внимание. На нем была изображена дама в пудреном парике и тщательно выписанных художником замысловатых украшениях, пронзительно глядевшая темными глазами из массивного золотого багета.
– Это Матильда фон Хорн, наша далекая прабабка. Она обладала редкостным даром к ведовству, который перешел и к ее потомкам. Из-за гонений, которым она подвергалась на родине, Матильда вынуждена была вместе с мужем, бароном фон Хорном, перебраться в 1767 году в Санкт-Петербург, где барон вскоре скончался. Ее единственная внучка, унаследовавшая ведический дар, полвека спустя обвенчалась со статским советником Загоруйским. Господин Загоруйский опочил через полтора года после свадьбы – в нашем роду мужья вообще долго не живут… И Милица Загоруйская подала на высочайшее имя прошение, чтобы ей дозволили вернуть девичью фамилию, которую она передала бы сыну, в противном случае род фон Хорнов мог пресечься. Император ее просьбу удовлетворил. Впрочем, еще через полвека частица «фон» где-то потерялась, а нашу фамилию уже писали как «Горен», в России всегда предпочитали транскрибировать немецкое «Н» как русское «Г». Ну а после 1914 года моему деду показалось благоразумным записать всех близких Горынскими. Тогда в обществе процветала страшная германофобия, доходило до погромов, и с немецкой фамилией было как-то неуютно.
