Насколько необходима и справедлива была эта война, настолько же были благоприятны обстоятельства, при которых Густав-Адольф начинал её. Правда, грозно было имя императора, неистощимы источники его средств, неодолимо доселе его могущество. Столь рискованная игра устрашила бы всякого другого, но не Густава. Он предвидел все препятствия и опасности, стоявшие на пути его начинаний; но он знал также способы, которыми надеялся побороть всё это. Его армия была невелика, но превосходно дисциплинирована, закалена суровым климатом и долгими походами, приучена в польской войне к победам. Бедная деньгами и людьми и свыше сил истомлённая восьмилетней войной, Швеция была беззаветно предана своему королю, а это позволяло ему надеяться на самоотверженную поддержку своих чинов. В Германии имя императора было по меньшей море столь же ненавистно, сколь страшно. Протестантские государи ждали только появления освободителя, чтобы свергнуть нестерпимое иго тирании и открыто стать на сторону Швеции. Да и католическим чинам было на руку появление противника, ограничивающего чрезмерное преобладание императора. Первая победа, одержанная на германской территории, решала успех дела шведского короля — она должна была определить решение ещё колеблющихся государей, поднять мужество его сторонников, усилить приток солдат иод его знамёна и в изобилии привлечь средства для продолжения войны. Если большинство немецких земель весьма пострадало от пережитых бедствий, то богатые ганзейские города пока ещё не испытали их и им был прямой расчёт небольшими добровольными пожертвованиями предотвратить общее разорение. Чем большее количество земель очищалось от императорских войск, тем значительнее должна была уменьшиться численность этих войск, ибо они могли жить лишь за счёт стран, где стояли. Отправка войск в Италию и Нидерланды в это тяжкое время ещё более подорвала силы императора; Испания, ослабленная потерей своего американского флота, перевозившего серебро, и занятая решительной войной с Нидерландами, могла оказать ему лишь незначительную помощь. Наоборот, Великобритания обещала королю Шведскому значительные субсидии, а Франция, только что достигшая внутреннего умиротворения, поощряла его планы наивыгоднейшими предложениями.
Но лучший залог счастливого исхода своих замыслов Густав-Адольф нашёл в самом себе. Благоразумие требовало, чтоб он был обеспечен всеми иноземными источниками помощи и таким образом оградил себя в своём начинании от упрёка в самонадеянности. Лишь в своём сердце черпал он, однако, мужество и отвагу. Густав Адольф был бесспорно первым полководцем своего века и наихрабрейшим солдатом того войска, которое он сам создал. Хорошо знакомый с тактикой греков и римлян, он создал усовершенствованное военное искусство, ставшее образцом для величайших полководцев последующих времён. Большие неповоротливые эскадроны он уменьшил, чтобы сообщить движениям кавалерии большую лёгкость и быстроту; с той же целью он увеличил расстояние между батальонами. Он располагал свою армию в бою не одной линией, как делали до сих пор, а двумя: поэтому если первая шеренга начинала отступать, могла наступать вторая. Недостаточную численность конницы он искусно возмещал тем, что между кавалеристами расставлял пехотинцев, что очень часто решало победу; о значении пехоты в бою Европа впервые узнала от него. Вся Германия изумлялась дисциплине, которою так доблестно выделялись шведские войска в начале своего пребывания на немецкой земле: всякое распутство преследовалось строжайшим образом, а строже всего — богохульство, грабежи, азартная игра и поединки. Шведские военные законы предписывали умеренность, и в шведском лагере, не исключая палатки короля, не было видно ни золота, ни серебра. Полководец так же внимательно следил за нравственностью солдат, как и за их храбростью. Каждый полк собирался для утренней и вечерней молитвы вокруг своего пастора, и богослужение отправлялось под открытым небом. Во всём этом законодатель был лучшим образцом. Искреннее, глубокое благочестие, которым была проникнута его великая душа, ещё усиливало его доблесть. Равно свободный от грубого неверия, разнуздывающего дикие страсти варвара, и от презренного лицемерия Фердинанда, которое пресмыкается пред божеством и чванливо попирает выю человечества, он в упоении счастьем всегда оставался человеком и христианином, в смирении своей молитвы — героем и королём. Все тяготы войны он переносил наравне с последним рядовым; посреди чёрного дыма сражений в душе его царил свет; всё объемля взором, он забывал о смерти, окружавшей его; на пути к страшнейшей опасности всегда можно было найти его. Природная смелость слишком часто заставляла его забывать, что он должен дорожить собой как полководец, и он закончил свою царственную жизнь как рядовой солдат. Но вслед за таким полководцем трус и храбрец равно шли к победе, и от его всеохватывающего орлиного взгляда не укрывался ни один геройский подвиг, вдохновлённый его примером. Слава повелителя пробуждала во всём народе восторг и чувство собственного достоинства. Гордясь таким королём, финляндский и готландский крестьянин охотно забывал свою бедность, солдат радостно проливал кровь, и высокое одушевление, которое один человек сообщал всему народу, надолго пережило своего творца.
