Наличие столь многих личных мотивов в соединении с важнейшими государственными и религиозными соображениями и настоятельными призывами из Германии должно было произвести сильнейшее воздействие на душу государя, склонного тем ревнивее относиться к своей королевской чести, чем настойчивее оспаривали её у него, пламенно жаждавшего славы защитника угнетённых и страстно любившего войну как истинную стихию своего гения. Но прежде чем перемирие или мир с Польшей развязали бы ему руки, он не мог серьёзно думать о новой и опасной войне.
Заслуга такого перемирия с Польшей принадлежит кардиналу Ришелье. Держа в одной руке кормило Европы, а другою укрощая ярость партий и высокомерие вельмож внутри Франции, этот великий государственный муж среди забот бурного правления непоколебимо преследовал свой план — остановить стремительный рост возрастающего могущества Австрии. Но условия, в которых он действовал, создавали на пути к осуществлению этих замыслов немалые препятствия, ибо и самому великому человеку не проходит безнаказанно презрение к предрассудкам своей эпохи. Министр католического короля и, в сане кардинала, сановник римской церкви, он не мог ещё осмелиться в союзе с врагом своей церкви открыто напасть на державу, которая сумела в глазах толпы освятить именем религии свои честолюбивые притязания. Уступки, которые Ришелье вынужден был делать ограниченным воззрениям своих современников, ограничивали и его политическую деятельность, которая могла проявляться лишь в осторожных попытках действовать тайно, поручая чужой руке выполнение замыслов, возникших в его проницательном уме. После напрасных стараний воспрепятствовать заключению мира между Данией и императором, он прибегнул к Густаву-Адольфу, герою своего века. Ничто не было упущено, чтобы заставить этого короля решиться и вместе с тем дать ему средства для выполнения его решения. Шарнас, не возбуждавший подозрений агент кардинала, появился в польской Пруссии, где Густав-Адольф вёл войну с Сигизмундом, и, странствуя от одного короля к другому, старался склонить их к перемирию или миру. Густав-Адольф давно был согласен на мир; наконец, французскому министру удалось открыть глаза и королю Сигизмунду на его истинные интересы и на коварную политику императора. Между обоими королями заключено было шестилетнее перемирие, в силу которого Густав сохранял за собой все свои завоевания и, наконец, получал вожделённую свободу обратить своё оружие против императора. Для этого предприятия французский агент предложил ему от имени своего короля союз и значительную субсидию, которою не приходилось пренебрегать. Но Густав-Адольф не без основания боялся, что, приняв деньги, он очутится в зависимости от Франции, которая чего доброго наложит на него оковы именно тогда, когда он будет побеждать, а также опасался союзом с католической державой возбудить недоверие протестантов.
