— Стой, Санька, не ходи! - поднял бледное, иссеченное глубокими морщинами, лицо Шак. - К нему сейчас нельзя…
Апостол еще не успел договорить, когда из повозки выметнулся Эд. Глаза бешенные, на губах пена. Клыки по вершку. И рычит, как дикий зверь.
— Стой, Санька!
Кот прыжком ушел в сторону. Замешкайся он, клыки собаки отхватили бы руку. Саня успел, да еще оказался у того за спиной. Можно оглоблей врезать. Успокоится собака… не исключено на веки. Значит, нельзя. На размышления времени особенно не осталось, потому что собака уже разворачивался. Саня сообразил, что катастрофически не успевает. Но тут стремительное движение Эда оборвалось. Шак, выкинув ручищу, схватил его за лодыжку. Собака полетел лицом в траву. Тут-то кот его и накрыл. Всем телом. Сел сверху и руки назад заломил. А пусть почувствует боль. Глядишь, быстрее очухается.
Ой, котяра, зря ты на скорую победу понадеялся. Сане показалось, под ним не живое тело, а жгут из стальной проволоки. И эта проволока извивалась, норовя, освободится. Никаких сил не хватало. Саня решил отступиться, - руки же вывернет, - но заметил ужас в глазах Шака. Осталось, собрать силы и напружиниться до сухожильного стона. Руки в миг занемели. Колени до боли сдавили бока Эда. Но пусть лучше Саня над ним окаменеет, чем, эта взбесившаяся тварь перекалечит всех остальных. В глазах опять завертелись круги.
Шаку пришлось разжимать ему пальцы. Собака уже не дергался. Даже хрипеть перестал. Тут Саня опять слегка вырубился. Очнулся - тащат под мышки.
— Все, все, - приговаривал Апостол. - Теперь Эд выспится и нормальный будет. Да отцепись ты от него! О! Да тебя самого свело. Все, Санька, отпускай. Кудлатый, ты, мой. Цыпка, смотри какой у нас котенок: собаку задавил.
Дело довершило ведро воды. Ожившая Фасолька постаралась. Притащила и вылила на них. Но и после, Саня не сразу пришел в себя, полежал еще на травке, поглазел в темно синее, какое-то чужое небо. Все болело. Оно и с самого начала болело, но сейчас - пронзительнее.
Чужую лошадь они таки потеряли, но сильно не печалились. Охотников до верховой езды среди них не было. А свои коники, как объяснил Шак, выправятся только дня через два. Правду сказать, лошади представляли из себя жалкое зрелище. Утром были справные, гладкие. К вечеру - две заморенные клячи. Саня думал, вообще падут. Но Апостол, как сам на ноги поднялся, пошел к ним и давай, оглаживать, да шептаться. Траву какую-то по былинке наковырял, растер и каждой в рот положил.
