– У тебя есть чего пожевать?
– Сейчас жареную картошку разогрею. На сале.
– Не надо. Давай так. И чайник поставь.
Пока Василь уплетал холодную картошку прямо со сковороды, Злата разожгла керосинку, поставила на нее чайник. Присела к столу.
– Ну!
– Не нукай, не запрягла. Гляди, Крольчиха, это такая тайна! Жизнь и смерть!
– Ладно, - девочка поджала губы, сердито сверкнула синевой глаз. - Ты меня знаешь.
Василь придвинулся к ней вплотную и сказал тихо:
– У нас в "вигваме" спрятан раненый лейтенант. Толик с ним остался. А я - в город.
И он рассказал, как лейтенант взорвал мост и как упал в реку, и как они с Толиком его искали, нашли и подумали, что он мертвый. А он оказался живым. И как порвали рубашку и сделали перевязку, и вспоминали ее, потому что никто не мог сделать перевязку так, как сделала бы она, Крольчиха. И как потом несли лейтенанта через лес.
Злата слушала, затаив дыхание, глаза ее сверкали от возбуждения, как два синих драгоценных камня.
Вскипела вода в чайнике, из носика с шипением вырвалась тонкая струя пара.
Злата налила чай в большую кружку. Достала откуда-то банку с медом, густо намазала им большой кусок булки. Василя трясло. Зубы стучали о край кружки.
– Это у тебя нервное, - по-взрослому, словно врач, сказала Злата. - Это пройдет. Выпей чай с медом и ложись к Кате. Не тащиться ж ночью домой. У нас переночуешь.
– Ладно. У тебя бинты-то есть?
– Целая санитарная сумка. Я завтра с тобой пойду.
– Нельзя. Наши уходят. Завтра фашисты придут.
– Интересно! Одному Великому Вождю можно, а другому нельзя? Ты, что ль, лейтенанта перевяжешь? Это ж девчоночье дело бинты крутить! - ехидно сказала Злата, напомнив Ржавому его же снисходительно-пренебрежительные слова.
– Да ладно, - буркнул Василь. - Было. Недооценил… Продуктов бы прихватить побольше. Консервов, крупы. Кто знает, сколько ему в "вигваме" сидеть, пока не поправится.
Катька спала на Златиной кровати, разметав руки во сне. Василь прилег рядом, укрылся краешком одеяла.
Потолок и стены куда-то поплыли, стали растворяться в жарком воздухе. В черном небе закувыркались звезды. И только одна оставалась на месте, словно ее вбили в небо. Да и не звезда это, а фашистская мертвенно-голубая ракета. Ржавый хотел ее скинуть вниз, даже руку выпростал из-под одеяла. Но рука была тяжелой-тяжелой.
А река кипела, и пена на ней была голубой.
8
Гертруда Иоганновна сидела на деревянных нарах в углу камеры, поджав под себя ноги. Ее загнали на самое плохое место возле параши. В камере сидели еще несколько женщин.
