Когда в Севилье стало скучно, я отправился в Кадис. А когда воздух Кадиса стал теснить грудь, вернулся в Севилью. А когда севильские ночи вновь показались мне однообразными, вернулся в Кадис. Всю зиму я провел в таких перемещениях. Тоску по солнечному Новому Орлеану я теперь запросто продал бы за пятак. Тоска меня больше не мучила.
В карманах моих по-прежнему не было никаких документов, но никто ни разу не поинтересовался, кто я и куда иду. У испанцев были свои заботы. Беспаспортные бродяги волновали испанцев меньше всего. Если у меня не было денег на ночлежку, я ложился там, где мне нравилось, и на другое утро вставал в том же самом месте, а не в полицейском участке. Конечно, рядом прогуливался жандарм, но скорее затем, чтобы у меня ничего не сперли. Жандарм ведь не знал, что у меня нечего спереть. Даже не решаюсь думать, что бы со мной сделали в Лондоне или в Берлине, усни я вот так безмятежно на скамье. Германия точно погибла бы от землетрясения, а Англия затонула бы. Есть множество стран, где отсутствие собственного угла считается самым страшным преступлением. Конечно, жандармы подходили ко мне и в Испании, но исключительно для того, чтобы в дождливый день указать мне сухое место или просто указать дорогу, если я не знал, куда идти. Если я был голоден и говорил прохожему, что у меня нет денег, мне обязательно покупали булку. Никто не отравлял мне жизнь глупыми замечаниями, типа того, что я молодой парень, мог бы заработать на хлеб. Это любому здесь показалось бы краем неучтивости. Если не работаю, значит, у меня есть на то причины, и совсем необязательно их выяснять.
А какие корабли я видел в порту! Отсюда вполне можно было отправиться в море, работа бы нашлась, но она тоже больше не заботила меня. Я не искал работу. Зачем? Я переживал истинную весну. Зачем мне работа? Я существую, я жив, я дышу. Жизнь несказанно прекрасна, солнце золотое и теплое, страна сказочно добра, люди приветливы, человек в лохмотьях не вызывает у них осуждения. Видимо, это и есть настоящая свобода. Не случайно Испания не приняла участие в войне за свободу и демократию всего мира. Подозрительны все страны, в которых много говорят о свободе. Когда при входе в гавань ты видишь огромную статую Свободы, нет нужды расспрашивать, что прячется за ее спиной. Если где-то кричат во весь голос: «Мы самый свободный народ!» – это значит, что свободы там уже нет, это точно, или она ограничена тысячами законов, дополнений к законам, инструкций, указаний, правил, параграфов, полицейских дубинок, и от всей свободы там только этот крик и остался. Никто в Испании не говорил о свободе, а в митингах и демонстрациях участвовало все население. Почтенные граждане не боялись, что вдруг окажутся под знаменами анархистов, а анархисты не считали позором шагать под знаменем своей родины. Эти демонстрации прокатились по всей стране, когда полиция ни с того ни с сего решила ввести регистрацию жителей по прусскому образцу. То есть они только предложили один раз в году сообщать полиции свой адрес, свое имя, возраст и профессию. Но населению это не понравилось. Сегодня нет человека на земле, который не знал бы, что такое Германия. Война с Англией и Америкой стала лучшей рекламой знаменитой немецкой дисциплины. Но только немногие знают правду о Пруссии. А если знают, то это название ассоциируется, прежде всего, с полицейскими намордниками. Только один раз, попав в Барселону, я услышал за каким-то глухим забором стоны, крики, рыдания.
