– Вы голодны? – спросил дежурный офицер.
– Как волк.
Офицер наконец улыбнулся:
– У вас хорошие нервы. Вы думаете, наверное, что я шучу?
– Ну что вы, – возразил я. – Предложение пообедать – это не шутка.
– Я имею в виду расстрел.
– Нет, я и это воспринимаю очень серьезно, – сказал я. – Если закон требует меня расстрелять, надо уступить его требованиям… Но вы упоминали про двадцать четыре часа… Вроде как можно растянуть исполнение закона на эти двадцать четыре часа… Я вас верно понял? – и, дождавшись его кивка, сказал: – Тогда пусть мне принесут обед…
– Хорошо, я распоряжусь. Вы получите настоящий офицерский обед, двойную порцию.
Он не соврал.
Я увидел, как едят французские офицеры. Кстати, его совершенно не интересовал мой паспорт, он не спросил ни про удостоверение личности, ни про корабельную книжку. Наконец-то я встретил человека, который не желал копаться в моей личной жизни. Он даже не обыскал меня и не приказал сделать это своим солдатам. Впрочем, если мне грозит расстрел, все это пустяки, стоит ли ими заниматься?
Меня привели в помещение, где стоял стол, покрытый скатертью.
Сервировано на одного человека. Здесь были и чашки, и тарелки, и ножи, и вилки, хотя я вполне мог обойтись просто ложкой. Часовых сменили. Теперь по сторонам стояли другие солдаты, но так же, как и предыдущие, с примкнутыми штыками, с винтовками при ноге. В окно я видел, что еще двое стоят у входа. Видимо, почетный караул. Им нечего было бояться. Они могли отправляться в казармы и спокойно перекинуться в картишки, я не собирался бежать, отказываясь от настоящего офицерского обеда, двойной порции. Я бы и на шаг не отступил от таких восхитительных закусок. В сравнении с ними ужин висельника, который мне подавали в Бельгии, казался просто насмешкой. Я догадался, что мне подадут не ливерную колбасу с картофельным салатом, и меня мучило любопытство: смогу ли я все это съесть с достоинством, которое отвечало бы такому обеду?
Прошло несколько минут, и праздник начался.
До меня впервые дошло, какие мы варвары и как высоко поднят культ еды у французов. Первый раз я узнал, что пищу для голодного человека можно не только варить, жарить, печь или тушить, я впервые узнал, что пищу для человека можно готовить, и что приготовление истинной еды – само по себе искусство, даже не искусство, больше – это дар свыше, и дается он очень немногим. На «Тускалузе» еда была превосходная. Но там после обеда я запросто мог перечислить все, что попало в мой желудок. А здесь я этого не мог сделать. То, что мне подавали, можно было сравнить только со стихами. Каждая строка превосходна, как запомнить все подряд? Артист, сотворивший эту поэму, был действительно человеком искусства. Он бы не обиделся на то, что я не помню отдельных строк, это только подтвердило бы истинный вкус поданного к столу. Каждое блюдо имело свои запахи, ароматы, свой вкус, я принимал их благоговейно, я пробовал их всеми данными мне способами чувствования. Праздник длился часа полтора, а может и все четыре, не знаю. Я не оставил на тарелках ничего. Ни крошки. После изумительных блюд подали засахаренные фрукты, нежные кремы, еще что-то, прежде мной никогда не виданное. А когда и десерт был съеден, а все ликеры и вина перепробованы, подали кофе, сладкий, как девушка первой ночи, горячий, как та же девушка через неделю, и горький, как проклятие матери, узнавшей о ее позоре.
