– Понятно. Кто это такая наяда?
– Понял, называется. В Древней Греции так звали нимф, богинь ручьев, речек и озер. Русалки, по-нашему.
– Русалки не такие. Русалки – девушки с рыбьими хвостами.
– А эта? Вы поглядите, какие у нее небесные глаза! А веки с черными длинными ресницами! А плавники-ладошки!… Об этом чуде сегодня же узнает весь район, вся область, а завтра весь просвещенный мир. – Витяй бросил дымящую папироску, спрыгнул на землю к кормачам. – Усекли? И наедет тут начальства всякого, ученых, корреспондентов разных тьма. И рядом с чудом природы они увидят ваши небритые рожи. Поняли теперь, что вам делать?
– Опохмелиться, – сообщил Степка.
– Побриться, – сказал рябой.
– Побриться, и почище. А потом умыться с мылом. С туалетным. И шею помойте, и уши. Подстригите также ногти, волосы, причешитесь. А одежонку не парадную надевайте, а рабочую, хорошо бы чистую, не очень мятую. Тогда вас хоть в газету, хоть в иностранный журнал – русские богатыри Степан…
– Лапкин, – подсказал Степка.
– Лапкин и?…
– Степан Трофимович Бугорков, – сказал рябой обиженно. – Зачем это, Степку сперва, а меня опосля? Он в два раза моложе, сопляк еще, а я трудовой этот… ветеран.
– Ветеран-ан! Неужели? Ну, извини, не знал, извини, Степан Трофимович. Тогда скажем так: два русских богатыря, два Степана, старый и молодой, а именно, Степан Трофимович Бугорков, ветеран, и
Степан Лапкин, молодой, да ранний, самоотверженно прибежали узнать, не Лукерью ли пойма…
– Ты смеесси, что ли?
– Смеется, гад. Приехал тут, шоферюга вонючий. Убирай свою бандуру, а то щас опрокинем!
– Ладно, я пошутил, мужики. Или шуток не понимаете? Вы же умные люди, земляки, неужели вправду подумали, что я вас выдам какому-то щелкоперу? Но только глядите, чтоб как договорились… Я сейчас поеду в лагерь, а вы времени не теряйте.
– Нам на ферму пора, – сказал Голубок.
– Ничего, успеют.
– А на чем в лагерь-то теперь? – спросил Парфенька.
– Твой велик возьму. Там воду ждут, дойку не начинают. Я в полчаса обернусь.
– Пошли, бабы, пошли, хватит на нее глядеть, окосеете. – Голубка тревожило голодное кряканье утят. – Корм раздадим, уберемся, тогда хоть весь день здесь стойте. А вам, мужики, особое приглашение надобно? Пошли, пошли! Держись тут, Парфен Иваныч, голубок, мы скоро управимся.
Парфенька проследил за шустрым своим сыном, который уже вывел велосипед на дамбу и покатил в лагерь, поглядел в спину большого, как колхозный амбар, Голубка, подгонявшего к утиной ферме своих тружеников, и пошел к заливу искупаться. Высохший пот неприятно стягивал кожу на спине, на груди и в других местах, и Парфенька так свирепо чесался, будто стал шелудивый.
