На том и успокоились, словно это был не чей-нибудь, а их собственный выбор. Однако на правительство подобные доводы не оказали ровно никакого влияния. Там справедливо полагали: «Сами кашу заварили – сами и расхлебывайте». Для того времени был характерен необычайно высокий уровень централизации и в сфере экономики, и в других областях: все богатство Каталонии, как и прочих территорий королевства, оседало в закромах Мадрида. Муниципалитеты сводили концы с концами благодаря местным налогам, но если речь шла о дополнительных расходах в чрезвычайной ситуации, то они обращались к правительству с просьбой предоставить субсидии или кредиты. Иногда получали, а иногда, как в данном случае, нет. Тем не менее каталонцы показали такой уровень сплоченности и солидарности, что заставили умолкнуть всех критиканов.
– Если правительство и пойдет нам навстречу в этом вопросе, то в остальных наверняка пошлет куда подальше, – предположил Риус-и-Таулет, и все с ним согласились.
– И с Мадридом плохо, и без Мадрида никуда, – подытожил Мануэль Жирона. Он был известным в своих кругах финансистом, возглавлял общество «Атеней» и имел славу человека, никогда не теряющего самообладания. – Оставим до лучших времен эмоциональные вспышки и повернемся лицом к реальности, – предложил он. – Надо ехать в Мадрид и добиваться компромисса. Разумеется, это унизительно, но дело того стоит.
На этом в дискуссии была подведена черта и объявлен конец заседанию, проведенному в одну из сред в ресторане «Семь дверей». В следующее воскресенье после торжественной мессы в столицу отбыли два делегата от хунты. Муниципалитет выделил в их распоряжение экипаж, дверцы которого украшал лепной герб графства[19]. В карету сложили огромные папки из крокодиловой кожи со всей документацией, относящейся к проекту, сзади привязали веревками сундуки с бельем и другими вещами, необходимыми при длительном путешествии, ибо посланцы подозревали, что их отсутствие будет долгим. В Мадриде они остановились в гостинице и уже на следующее утро отправились в министерство развития. Их появление вызвало всеобщий переполох: дело в том, что делегаты хунты привезли из Барселоны и натянули на себя платье и плащи, принадлежавшие в свое время легендарному защитнику города Жоану Фивельеру[20]. По истечении почти двух веков сукно на одежде местами истлело, образуя проплешины, а шелк истончился и стал похож на паутину. Делегаты важно шествовали по коврам, с трудом неся на вытянутых руках, словно посольские дары, тяжеленные папки, а вслед за ними стелился бурый налет пыли и трухи, сыпавшихся с платья. Их звали соответственно Гитарри и Гитарро – имена, которые могли бы показаться нарочно придуманными к случаю, не будь они реальными. Посланцев провели в залу с высоченным потолком, богато изукрашенным софитами, где стояли только два кресла в стиле Ренессанса, совершенно не пригодных для сидения, и висела огромная картина трех метров в высоту и девяти в длину кисти неизвестного художника из мастерской Сурбарана. На картине был изображен золотушного вида отшельник с синюшной кожей, окруженный костями и черепами. В этой приятной компании их заставили прождать более трех часов, после чего отворилась потайная боковая дверь и появился какой-то субъект, с одутловатым лицом и бакенбардами, обрамлявшими узкую щель рта, одетый в роскошный камзол с галунами. Один из посланцев успел прошептать на ухо своему товарищу:
