Прошлой ночью он написал письмо, которое она должна была получить утром: в нем в самых цветистых выражениях он сожалел о том, что вынужден отменить свое приглашение поужинать сегодня вечером. Он писал:
«По причинам, над которыми я не властен – я думаю, что ваша светлость догадывается, в чем они заключаются, – я не могу сегодня вечером быть дома. Я не в состоянии выразить степень моего сожаления, что наш ужин наедине не может состояться. Могу ли я рассчитывать на то, чтобы доставить себе величайшее удовольствие вновь посетить вашу светлость при первой же возможности, чтобы принести лично мои извинения и наметить другой день, когда вы окажете честь посетить мой дом?»
Он закончил письмо комплиментами, которые Цирцея должна была оценить, и поручил майору Мазгрову доставить письмо с грумом около полудня. Он был уверен, что Цирцея решит, что ему приказано сопровождать принца Уэльского. Как и любая лондонская жительница, она знала, что его королевское высочество не любил отказывать себе в обществе тех людей, которыми он изволил себя окружить.
Он оставил майору Мазгрову и остальной прислуге строгие инструкции на счет того, чтобы никто не мог узнать, что его нет в Лондоне. Затем он приказал кучеру, в верности которого мог быть уверен так же, как и в надежности Джейсона, направиться в дорожном экипаже к парку. Им было приказано ждать там начиная с шести часов в условленном месте, указанном графом. Сам он пришел пешком по Парк-лейн и сел на скамейку, где они с Офелией сидели накануне.
Оказавшись там, он стал думать, что делать, если она не появится. Судя по тому, что он услышал от Эмили, похоже было, что она слишком сильно избита, чтобы могла ходить. Вряд ли она доберется до этой скамейки в рододендронах.
Но она пришла, и это, сказал себе граф, важнее всего остального.
Теперь, принимая у нее пустую чашку, он сказал:
– У меня есть еще еда для вас, но, думаю, с ней стоит подождать, поскольку вы так долго постились.
– Это было... восхитительно вкусно, – сказала Офелия. – Но теперь... может быть, мне... пора домой.
– Вы не поедете домой.
Казалось, до ее сознания не сразу дошло услышанное. Она резко повернула голову, так что сморщилась от боли, и посмотрела на него широко раскрытыми глазами:
– Вы сказали... что я еду... не домой?
– Я вас увожу, – сказал он. – Больше невозможно выносить то, что вы переносите.
– Но куда? А что скажет мачеха?
– Ничего такого, что мы могли бы услышать, – ответил граф, – потому что у нее не будет ни малейшего представления о том, где вы находитесь.
