Он открывает дверь в туалет. Звуки льющейся струи и голоса, говорящего:
– Кто такой Гегель?
Он закрывает дверь. Дом почти затих, вечеринка рассеялась по многочисленным перифериям ее шумного центра общения. Он спускается по лестнице. Там сидит Макинтош, а рядом с ним – Анита Доллфус и ее собачка.
– Младенец? – говорит Говард.
– Он еще не начал рождаться, – говорит Макинтош, – ложная тревога, по их мнению.
– Но младенец-то там имеется?
– О да, – говорит Макинтош. – Еще как имеется.
– Ходят слухи, что Мангель приедет сюда прочесть лекцию, – говорит Говард.
– Отлично, – говорит Макинтош, – хотелось бы послушать, что он скажет.
– Совершенно верно, – говорит Говард.
Лица в гостиной все переменились, он не узнает ни единого. Шестифутовая женщина спит под пятифутовым кофейным столиком. Подходит мужчина и говорит:
– Я на днях разговаривал с Джоном Стюартом Миллем. Он покончил со свободой.
Другой мужчина говорит:
– Я на днях разговаривал с Райнером Марией Рильке. Он покончил с ангелами.
Говард говорит:
– Флора Бениформ?
– Кто? – спрашивает один из двух мужчин. Есть свободное пространство у каминной полки, где стояла та девушка, мисс Каллендар. Из кухни выходит Майра Бимиш, ее волосы еще больше сбились на сторону.
– Ты не сказал Генри, – говорит она.
– Я никому не сказал, – говорит Говард.
– Это наш секрет, – говорит Майра. – Твой, мой и Зигмунда Фрейда.
– Он тоже никому не скажет, – говорит Говард.
– На днях я разговаривал с Зигмундом Фрейдом, – говорит еще один мужчина. – Он покончил с сексом.
– М-м-м, – говорит Майра Бимиш, целуя Говарда. – М-м-м-м-м-м.
– Почему бы тебе не написать об этом книгу и не заткнуться? – говорит кто-то.
– Говард, ты думаешь, это правда, что полностью удовлетворяющий оргазм может изменить наше сознание, как говорит Вильгельм Рейх? – спрашивает Майра.
– Я должен изображать хозяина дома, – говорит Говард. Он покидает гостиную. Он сдвигает кресло, загораживающее лестницу, ведущую вниз к его кабинету, и спускается по ступенькам.
У себя над головой он слышит топот вечеринки. Ему пришла в голову мысль для его книги. Книга начинается: «Попытка приватизировать жизнь, полагать, что внутри одиночных самоосуществляющихся индивидов заключены бесконечные просторы существования и морали, которые оформляют и определяют жизнь, это феномен узкой исторической значимости. Он принадлежит конкретной и краткой фазе в эволюции буржуазного капитализма и являет собой производное своеобразной и временной экономической ситуации. Все признаки свидетельствуют, что такой взгляд на человека скоро уйдет в прошлое». Он открывает дверь кабинета; зарево натриевых уличных фонарей прихотливо ложится на стены, книжные полки, африканские маски, рассеченные вертикальными полосками теней от решетки, ограждающей полуподвал. Лампа не горит. Он внезапно понимает, что в кабинете есть кто-то – сидит на раскладном кресле в дальнем углу. Он зажигает свет. Полусидя, полулежа в кресле с платьем, сбившимся на бедра, с листами рукописи на полу вокруг – Фелисити Фий. Он говорит:
