– У-у-у-у-х! – говорит толстая девушка.
Вот так проходит утро. Дома домашняя Барбара разворачивает сыры, и нарезает колбасу, и прибирает в доме; в своем прямоугольном кабинете Говард принимает студентов, старых и новых, дает задания написать эссе, рекомендует, какие курсы выбрать, рекомендует книги, спрашивает про эссе, приглашает их на вечеринку. Конюшенные куранты бьют; дождь льет. В двенадцать тридцать к нему в дверь не стучат; он снимает с крючка свое кожаное пальто и спускается на лифте в сложности академгородка. Через Пьяццу туда-сюда проходят орды студентов; Говард проходит сквозь них, сам современный стилист, и направляется в корпус Студенческого Союза. В современном обществе Говардам есть где прилагать свои силы; теперь ему надо исполнить еще один долг. Революционный Студенческий Фронт, эта неясная, раздираемая сварами коалиция марксистов, и маоистов, и марксисто-ленинистов, и социалистов революционеров, проводит свой первый в этом семестре инаугурационный митинг; Говард, активный не только духом, но и делом, согласился выступить на нем, помочь привлечению новых членов. На значительно большем количестве пластмассовых стульев в крохотной комнатушке Союза сидит группа студентов. Дождь плещет в окна; в соседнем помещении репетирует поп-группа. Студент по имени Питер Мадден, который, если бы это зыбкое объединение верило в вождей, был бы этим вождем, встречает его и сажает лицом к сидящим. Мадден носит джинсы и зловещие односторонние солнцезащитные очки; он поворачивается и произносит несколько слов, объясняя новичкам назначение их группы, ее сопричастность и священный гнев. Их тут немного, потому что еще слишком рано для злободневных проблем и политических открытий, и они хранят торжественную серьезность, точно на занятиях. Говард встает, лица смотрят. Он опирается одной рукой на спинку стула; он смотрит в окно на футуристический город; он начинает говорить. Он излагает спокойный анализ социо-политической ситуации, в которой, говорит он, мы сейчас находимся. Мы – в мире позднего капитализма, а капитализм – перезревшая слива, готовая упасть. Она лопается, идет трещинками из-за своих внутренних противоречий. Но кто извлечет пользу из ее падения? Как может возникнуть новый мир?
Он продолжает говорить; он генерирует образы насилия. Лица смотрят на него, пока он говорит о вооруженной борьбе, о необходимости единения, о требованиях крови и силы. Прорисовывается темный портрет при полном согласии присутствующих. Он перестает говорить; он приглашает дискутировать; сознания переваривают приемы кровопролития, степени военных действий, светлую новую реальность в завершение всего этого. Потом они спокойно выходят из помещения; в соседнем поп-группа не жалеет децибелов. В кафетерии над тарелкой с салатом Говард говорит Питеру Маддену:
