Это мог быть (чем Гадес с Психопомпом[5] не шутят!) посланец от Приама Трусливого. Мы отплываем на рассвете, а я – второй воевода в войске Атрида.
У Агамемнона прекрасная охрана. Хризосакосы – Золотые Щиты. А я еще не понимал вначале, зачем ему хеттийцы-наемники? Неужели царю приходится дрожать от страха в собственной спальне? А ведь Атрид не трус! И я подумал было, что его хризосакосы нужны для пущей царственности. И вправду красиво: шлемоблещущий ванакт на колеснице, пурпурный плащ, белый с золотом скипетр (у него он из слоновой кости, говорят, самого Пелопса память), а вокруг – горящий огонь огромных, высоких, словно башни, щитов...
(Как тогда, в воротах Лариссы. Окружили, стали на колени, ощетинились длинными копьями. Странно, они были готовы умереть за своего царя. Наемники, чужестранцы!)
Впрочем, мои не хуже. Хоть и без золотых щитов. Родичи! Каждый поклялся, каждый смешал свою кровь с пеплом.
Но и это не всегда помогает. Двадцать раз смерть обходила Атрея Великого. Обходила – чтобы взглянуть в лицо глазами родного брата.
Дерзкая волна лизнула ногу, и я, наконец, сообразил, что вот-вот отправлюсь прямо в гости к Поседайону. Море! То самое, где водятся гидры, страшные гидры...
Я закрыл глаза, глубоко вздохнул – и на миг захлебнулся терпкой солью. Хорошо! Хорошо, что мы скоро отплываем! И вновь подумалось, что эта ночь – последняя на земле Ахайи[6].
Последняя!
Я не вернусь.
...И это мог быть кто-то из своих. Самое скверное – и самое вероятное. О таком не хотелось даже думать, но мысли уже не отпускали, цеплялись одна за другую...
Нас слишком много в крепкостенном Аргосе! Нас – молодых, сильных, с царской кровью в жилах. Мы не умеем боятся, не умеем жалеть, даже любить не умеем. Слишком долго мы жили под железной рукой деда Адраста, Адраста Злосчастного. Слишком долго ждали...
Дождались! Сначала дядя Эгиалей, затем Алкмеон Губа Заячья. Я – следующий.
А если свои, то кто? Эвриал, Промах, Полидор, Амфилох...
Или даже?
Нет! Не верю! Сфенел – никогда! Никогда! Но ведь в очереди на трон его место – передо мной. И кто знает...
Бог Танат вновь взглянул прямо в глаза, и я проклял его, проклял тяжелый, литого золота, скипетр, от которого леденеет, становится треснутым камнем ладонь, проклял пурпур, свинцом давящий на плечи. Я не хотел! Я, Диомед сын Тидея, не хотел этого!
Не хотел – и не хочу!
Не хотел?
Ветер вновь коснулся щек. Легко, еле заметно, но мне стало легче. Все уже позади. Ночь уходит, последняя ночь на земле, так и не ставшей мне родной, ночь когда Танат вновь промахнулся. Я жив, я доживу до рассвета, ступлю на черный борт «Калидона».
