Все это очень далеко от установления непосредственной связи Ленина с Парвусом. надо сказать, что Переверзев не в интервью, напечатанном в «Возрождении», а в «письме в редакцию «Посл. Нов.» говорит уже не о Парвусе, а о Ганецком: «Ленин был уличен в письменных сношениях, весьма конспиративных и недвусмысленных, с зарегистрированным германским шпионом Ганецким - Фюрстенбергом». Доля «подозрений» от этих писем остается - особенно от второго письма к Ганецкому, но класть их в качестве краеугольного камня совсем не приходится.
Гораздо важнее в этих письмах упоминание об инженере Штейнберге - не то эмигранте, не то легальном посреднике, типа прис. повер. Козловского. В письме 21 апреля говорится: «на счет Штейнберга приняли меры», а в письме 12 июня сообщается: «Штейнберг приехал и обещает раздобыть присланные пакеты. Посмотрим, удастся ли ему это». Письмо Ленина подтверждает таким образом подлинность телеграммы Ганецкого, найденной контрразведкой при очищении особняка Кшесинской, где помещался штаб большевиков в июльские дни: «Штейнберг будет хлопотать субсидии для нашего общества. Обязательно прошу контролировать его деятельность, ибо совершенно отсутствует общественный такт». К этой телеграмме относятся, очевидно, слова в ленинском письме: «насчет Шт. примем меры». «Штейнберг, - писал Ленин позже в своем ответе 26-го июля - член эмигрантского комитета в Стокгольме. Я первый раз видел его в Стокгольме.[69] Штейнберг около 20 апреля или позже приезжал в Питер, помнится хлопотать о субсидии эмигрантскому обществу. Проверить это прокурору совсем легко, если бы было желание проверить». Здесь какая то ложь Ленина выступает очевидно. Странный ходатай о правительственной субсидии эмигрантскому обществу приезжал не только в апреле, но и в июне; он добывал «пакеты» для Ленина, как это устанавливает собственноручное письмо последнего. Какие «пакеты» и откуда? Скорее всего, из числа тех, которые Ганецкий пересылал, пользуясь услугами «друзей» в посольстве, дипломатической почтой из Стокгольма. Не напрашивается ли здесь некоторое сопоставление?
В газетах того времени проскользнуло сообщение, что в Петербурге 7 июля арестован был замешанный в дело Колонтай владелец экспортной конторы Шперберг.[70].
И еще в процессе расследования появилась одна фигура, также не указанная в воспоминаниях Никитина и не упоминавшаяся в газетах того времени. О ней мы узнаем из текста большевистских историков по данным, заимствованным из архивных документов июльского дела. Арестован был какой-то «купец» Бурштейн, показавший, что в Стокгольме существует германская шпионская организация, возглавляемая Парвусом, с которым держат связь Ганецкий и Козловский. Большевики так скупо касаются «переверзевских фальсификаций», т. е. документов июльских дней, что на первый взгляд непонятно было, зачем они вытащили на свет Божий показания, о которых никто ничего не знал. Своей публикаций они хотели дискредитировать следствие. В деле оказались официальные справки, характеризующие Бурштейна лицом, «не заслуживающим никакого доверия»: Бурштейн «представляет собой тип темного дельца, не брезгующего никакими занятиями». Вероятно, таким и был «тертый калач» из авантюристов социалистической среды, и он тем самым по своему моральному облику весьма подходил к «спекуляции» и «контрабанде» Ганецкого. «Бурштейн - должен, однако признать Покровский, -по-видимому, действительно, видел в Копенгагене Парвуса, а у него некоторых русских социал-демократов». Это уже кое-что значит. Ленин не слишком считался с моральными качествами своих агентов. Партия ведь «не пансион для благородных девиц». К оценке партийных работников нельзя подходить с узеньким мерилом «мещанской морали». Иной «мерзавец», по мнению Ленина, полезен именно тем, что он «мерзавец».
