я бы выл от ужаса и стал смирным,
прожил бы жизнь шепотком, на цыпочках,
утонул бы в зелёном ужасе, в пасти беззубого кратера,
превратившись в ил, в язык игуаны.
В расщелине царит тишина,
лунный рот ощерился ужасом,
минуты обрастают часом, час давит,
словно застывшее время превратилось в огромный камень —
это длится лишь миг, и вскоре
время распыляет свою невероятную статую,
и день делается неподвижным, словно узник
в кратере, в камере кратера,
в глазах игуаны кратера.
Неуклюжие путники, мы толкаем друг друга локтями,
перепутались брюками, ногами и чемоданами,
выпрыгиваем из поезда, реактивного самолёта,
каюты, спускаемся в измятых костюмах, в похоронных шляпах.
Мы, виноватые, мы, грешные, прибываем
из застоявшихся отелей, из промышленного благоденствия,
может быть, это последняя чистая сорочка,
куда-то запропастился галстук,
но даже в таком виде, разбитые, важные,
сукины дети, почитаемые в высших кругах,
или нелюдимы, которые никому ничего не должны,
мы всё те же и всё то же перед лицом времени,
перед лицом запустения — бедолаги люди, —
заработавшие на жизнь и на смерть
нормальным или бюрократическим способом,
сидящие или толпящиеся в метро,
на кораблях, в шахтах, в учебных центрах,
в тюрьмах, в университетах и на пивных заводах
(под бельём — одна и та же ненасытная кожа,
а волосы — те же волосы, разве что разных оттенков).
Все острова в море сотворены ветром.
Но здесь самый живой царь-ветер первым
основал свой дом, сложил крылья, стал жить.
С крохотного Рапа Нуи он раздарил своё царство -
дул, наводнял, являл свою милость —
Западу, Востоку, всему пространству,
и основал чистейшие всходы,
пустил корни.
О Меланезия, пышный колос,
острова детородного ветра, зачатые
и размноженные в море ветром.
Из глины, лесов, летучего семени
снизалось дикое ожерелье мифов —
Полинезия, зелёный перец, рассеянный
по морской шири летучими пальцами
владыки Ветра, царя Рапа Нуи.
Из мокрого песка была первая статуя,
он слепил её и, смеясь, разрушил.
Вторую он воздвиг из соли, и море
повалило её и злорадно запело.
И тогда он построил третью статую —
«моаи» из гранита, и этот выжил.
Над ним колдовали ладони ветра,
перчатки неба, синие вихри,
прозрачные пальцы творили торс,
напряжение нагого безмолвия,
тайный взгляд безглазого камня,
треугольный нос корабля или птицы —
и обозначился дивный портрет:
у одиночества такой же лик,
такая же прямизна у пространства,
у далей такая же прямоугольная ясность.
После этого гиганты размножились
