Он расправил плечи и шагнул вперед.
Что-то зашуршало в дальнем конце комнаты. Нельсон замер. Колени у него ослабели, волосы на загривке не встали дыбом. Быстро прошелестели шаги, и на фоне окна мелькнула — или показалось, что мелькнула — черная тень. Она скользнула к лестнице. Нельсон хотел крикнуть: «Эй!», но слова застряли в горле. Палец заболел с новой силой. Пусть в Торнфильдской библиотеке нет никакого призрака, пусть его новообретенная власть над людьми — чистейшая выдумка, что за беда, если он попробует действовать так, будто это правда? Что, если простое касание принесет ему все, что он ни пожелает? Сколько всего хорошего можно сделать для семьи, для факультета!… Нельсону припомнились комиксы его детства — Человек-паук и Джонни Шторм использовали свои чудесные способности исключительно на благо. «От кого убудет, если я попробую?»
Он выглянул из-за стеллажа. Фигура — если она вообще была — исчезла. Нельсон вздохнул, набрал в грудь воздуха, тряхнул книгами и двинулся к лестнице.
— Я тебе покажу, — шепнул он призраку. — Я всем покажу. Меня еще рано хоронить.
В кабинете Нельсон увидел, что Вита уже пришла — на спинке стула висела ее куртка, возле стола притулилась сумка. Однако самой ее нигде не было видно. Нельсон положил Хогга на стол, запер кабинет и пошел к лифту. Когда кабина устремилась вниз, пришитый палец задергало. «А что, если я попробую вернуть себе работу? Господи, — думал он, нянча больную руку здоровой, — что я теряю?»
В Харбор-холле было девять этажей, но всего восемь из них наземные. В пятидесятых годах под зданием оборудовали бомбоубежище на случай атомной войны, без окон, с шестнадцатидюймовыми железобетонными степами. Кабина ухнула под землю и остановилась так резко, что у Нельсона чуть не подогнулись колени. Двери, лязгая, расползлись. Шлюз, закрывавшийся когда-то массивными стальными дверями, был залит неестественным дневным светом. Нельсон медлил в лифте, придерживая автоматические двери здоровой рукой.
Над дверным проемом кто-то написал светящимся фломастером девиз. Его забелили, но надпись проступила сквозь краску, еще более мрачная и зловещая. ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, гласила она, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ. Это были врата в бомбоубежище. Здесь преподавали литературную композицию.
Нельсон вышел. Двери с шипением закрылись, и кабина усвистела вверх. Он прошел сквозь стальную дверную раму в огромное белое помещение, разделенное пластмассовыми перегородками. Несмолкающее гудение вентиляторов и люминесцентных ламп придавало этой огромной комнате сходство со швейным цехом. Сквозь гудение слышался немолчный бубнеж одиноких тридцати— и сорокалетних женщин; их кабинки располагались одна за другой, как швейные машинки в цеху. Нельсон пошел по проходу; он уже вспотел. Всякий раз он надеялся пройти незамеченным, и всякий раз тщетно. В каждой кабинке сидела женщина в костюме из магазина готового платья, втолковывая осовевшему студенту грамматическое правило или принцип изложения мысли, и каждая из них поднимала на Нельсона запавшие, обреченные глаза. Лишь немногие из здешних преподавателей чего-то ждали от будущего: подрабатывающие профессорские жены, недавние выпускники, начинающие литераторы. Однако в основном здесь трудились разведенные женщины с детьми и старые девы с кошками. Их спаяли горький конвейерный коллективизм и привычка интеллектуально зубоскалить по всякому поводу — побочный эффект чрезмерной начитанности. Это была самая презираемая часть факультета, морлоки для элоев с восьмого этажа. Если в бюджете открывалась течь, они первыми шли ко дну. В терминологии Валлерстайна
