— Нет, — сказал мальчик. — Золото — это золото, а бронза — это бронза.
— Э-э-э… — запутался брат. — А что же тогда золото?
Руки у матери были отечные, золотого кольца на безымянном пальце почти не разглядеть было.
— Золото — это мамино кольцо, — сказал мальчик, и брат взял материну руку, повертел её, поглядел на неё сверху, снизу, растопырил пальцы на ладони, раздвинул наплывшую на кольцо кожу, и рука уже не принадлежала матери, он обследовал эту руку со всех сторон, потом положил матери на колено и сказал:
— Золото лучше или бронза?
— Золото, — сказал мальчик.
— Верно, золото. Почему же тогда не золотыми буквами написано?
— Не знаю, — сказал мальчик.
— А что значит Цебо?
— Цебо — имя, название обувной фабрики, — сказал мальчик.
— Верно, — сказал брат. — А разве у фабрики может быть имя?
— Может, — сказал мальчик.
— Это как же?
— А так, — сказал мальчик.
Брат лёг на пол и стал разглядывать подошву ботинка: «Цы… цы… е…», а мать завязывала шнурок в это время, она завязала шнурок и погладила верх ботинка, потом ещё раз погладила, и пальцы у матери были толстые и грубые.
— Фабрика — это что такое? — спросил брат.
— Это где много народу работает.
— Знаю, — сказал брат.
— А раз знаешь, чего спрашиваешь?
Брат раскрыл было рот, но не нашёлся, как сказать понятнее, как объяснить, что его мучило, ребёнок на постели скосил глаза на бронзовую этикетку и прошептал «цепо»… Мать сидела на полу и, казалось, дремала.
— Встань с земли, — сказал мальчик брату. — Что тебе нужно, не пойму.
— Не скажу. — Опёршись о ногу матери, брат поднялся, и от его рук у матери на ногах остались впадины.
— Не можешь сам встать, что ли, — сказал мальчик.
Он стоял, обутый в новые ботинки, и брат доходил ему до пояса. Брат свесил голову и не любил в эту минуту мальчика, но он доходил мальчику всего лишь до пояса, и мальчик взял его за подбородок, заглянул ему в лицо. Шея у брата была слабая, кожа на лице тонкая, а пальцы мальчика очень, слишком грубые для этого лица. Брат стоял, опустив глаза, и не любил в эту минуту мальчика. Но он был мальчику всего лишь по пояс. И было оскорбительным быть таким маленьким, мальчик понимал это, было оскорбительным быть всего лишь с ногу старшего брата, быть с его ногу и стоять перед этой ногой.
— Ну ладно, — сказал мальчик. — Нечего торчать перед глазами.
Мать как бы очнулась, сказал «оф!..», и это было похоже на то, как взлетает маленькая птица, но точно так же, говорят, отлетает душа человека, точно так же, говорят, она отлетает. Душа отлетает, и тело остаётся — как покинутое гнездо, как покинутое, пустое гнездо птицы, которое медленно начинает гнить с этой минуты…
