Наконец они выехали из голой пустыни в плодородную землю кибуцев под Галилеей, и снова в воздухе так сильно запахло апельсиновым цветом, что стало трудно дышать.
И вот впереди среди финиковых пальм блеснули воды озера. Дебра коснулась руки Дэвида.
– Помедленней, Дэви. Дом Эллы в двух милях по эту сторону Тиверии. Прямо впереди – поворот.
К берегу озера вела проселочная дорога, она оканчивалась у стены из древних каменных глыб. Поблизости стояло пять машин.
– У Эллы гости, – заметила Дебра и повела Дэвида к калитке в стене. За стеной оказался небольшой полуразрушенный замок. Обвалившиеся стены образовывали причудливые груды, камень потемнел от времени; на развалинах утвердились пышные заросли бугенвиллеи, высокие пальмы шелестели листвой на легком ветерке, долетавшем с озера. На зеленых лужайках росли другие экзотические растения.
Часть развалин была переоборудована и превращена в живописный необычный дом на берегу озера, с широким двориком-патио, с каменным причалом, около которого стояла моторная лодка. За зелеными водами озера поднимались темные, гладкие, похожие на спины китов, Голанские высоты.
– Это крепость крестоносцев, – пояснила Дебра. – Она охраняла дорогу вдоль озера и подходы к большому замку на отрогах Хиттема, который уничтожили мусульмане, когда изгнали крестоносцев со Святой земли. При администрации Алленби дед Эллы купил этот замок, но он лежал в развалинах, пока она не восстановила его после войны за независимость.
Тщательность, с которой были внесены изменения – таким образом, чтобы не испортить романтическую красоту развалин – объяснялась художественным вкусом Эллы Кадеш, который полностью противоречил внешности самой женщины.
Она оказалась невероятно огромной; не просто высокой и полной, но с гигантскими ступнями, с пальцами, унизанными множеством колец, ногти на ногах в открытых сандалиях выкрашены в ярко-алый цвет, подчеркивающий их величину. Ростом она была с Дэвида, платье, смахивающее на шатер кочевника, скрывало ее мощное тело и, казалось, способно было вместить двух Дэвидов. Кудрявый парик ярко-рыжего цвета, в ушах – длинные золотые серьги. Казалось, краску на глаза Элла накладывала лопатой, а румяна на щеки – краскопультом. Элла извлекла изо рта толстый окурок сигары и поцеловала Дебру, а потом повернулась, рассматривая Дэвида. Голос у нее был хриплый, и пахло от нее сигарами и коньяком.
– Не думала, что ты такой красавец, – сказала она, и Дебра вздрогнула, увидев выражение глаз Дэвида. – Не люблю красоту. Она часто обманчива или вообще шелуха. Обычно за ней скрывается что-то злое, как за смертоносной красотой кобры. Или она как конфетный фантик, – под ней сладкая оболочка и пустая сердцевина. – Художница потрясла густо облитыми лаком локонами парика и продолжала разглядывать Дэвида маленькими проницательными глазками. – Нет, я предпочитаю красоте безобразие.
