Кац рассекал толпу, как ледокол «Челюскин» – льды. Он шел напролом, никого и ничего не видя, кроме Титаренко, в котором на этот момент для него воплотилось все, что он ненавидел, все, что он хотел бы уничтожить.
– Янкель! – пронзительно крикнул рэб Давид, и голос его сорвался на дребезжание. – Янкель!
Но было поздно. Кац уже вырвался из-за людских спин с ножом наперевес – этакая пародия на идущего в пешую атаку гусара. Один из немцев, стоящих в оцеплении вскинул винтовку, но выстрелить не успел. Что-то крикнул, как каркнул, унтер, а набежавший сбоку правильный мужик Гриша Колесников, ударил Янкеля прикладом, сворачивая ему набок полщеки вместе с носом.
Нож взлетел вверх, сверкая лезвием и со звоном упал на каменные ступени. Кац же, опустился на землю беззвучно, закрутившись вокруг собственной оси, закрывая лицо руками. Сквозь пальцы, прижатые к лицу, обильно, ручьями бежала кровь. Стоящий перед ним неподвижно Титаренко, не меняя спокойного выражения лица, страшно и сильно ударил его в грудь каблуком, отбросив костлявое тело на несколько метров. Голова Янкеля с глухим стуком ударилась о брусчатку.
– Господи, убили! – закричал женский голос.
Разбитая было на части толпа опять забурлила, с плачем, детскими и женскими криками. Голоса мужчин тонули в гвалте. Полицейских и оказавшихся в самом центре событий румын начало закручивать в водовороте из тел. Чьи-то руки хватали их за одежду и оружие, тянули вниз…
Хлестко ударили выстрелы. Стреляли в воздух – над толпой, но винтовочный грохот ударил по людской каше, как бич укротителя по спине огрызнувшегося зверя.
Янкель перевернулся на живот и попытался встать, ворочаясь на булыжнике, как раздавленный жук.
Сжимая кулаки Мейерсон шагнул вперед. Глаза его, как в буйной молодости, начал застилать розовый туман бешенства, кулаки сжались. Ром Михаил ухватил его сзади за талию, словно танцевать собрался, и эта хватка была мертвой. Рэб Давид ощутил, что еще чуть-чуть и у него станет дыхание.
– В строй! – скомандовал лежащему у его ног Кацу Титаренко и пнул Янкеля ногой в зад, пренебрежительно, но сильно. – В стойло пошел, жидовская морда!
И отвернулся, закуривая.
Хватка Михаила ослабла и воздух опять попал в легкие Давида.
Они помогли Янкелю встать, но, едва приподнявшись, он отбросил прочь их руки. В свернутом набок носу хлюпала и пузырилась кровь, в груди при вдохе раздавался странный посвист.
Но Кац стоял.
Стоял, когда их строили в колонну, еще раз пересчитав.
