– В целях скорого исполнения распоряжений командования, приказываю: Сегодня, 20 октября 1941 года, собрать, согласно переписи и направить пешей колонной, в количестве…
Андрей Трофимович Титаренко, школьный учитель, а ныне начальник полиции и помощник бургомистра, заглянул в бумагу, чтобы не ошибиться в цифре:
– … триста тридцать шесть особей, из них… евреев – 302 особи, цыган – тридцать четыре особи, на пункт накопления и сортировки, станция Межевая.
Титаренко сложил лист аккуратно, по сгибам и сунул в карман гимнастерки.
– Всё, особи вы наши! Разбиться группами по тридцать! Быстро! Копейко, окажи содействие!
– Быстро! Быстро! Разбились! А, ну, шевелись, блядь! – полицаи рассыпались по толпе, и она, до сей поры хранившая молчание, завыла, забормотала, закричала разными голосами. – А, я тебя, сука! Че стал! Пошел!
– Не трожь!
– Рива, где ты?
– Сережа!
– Мамочка, мамочка!
– Руки убери!
– Молчать, тварь!
Стоявшие в стороне румыны тоже метнулись в людское шевеление, раздавая удары прикладами и стволами коротких карабинов направо и налево.
Полицаи и румыны чувствовали себя вполне безопасно, хотя их едва ли набралось бы два десятка против трех с лишним сотен испуганных людей. Но те, кого как овец сгоняли в отары по тридцать голов, не помышляли о сопротивлении. Женщины, старики и дети: младшему едва исполнилось два дня, а старший разменял восьмой десяток.
Солдаты-немцы, под командованием возрастного унтера оцепившие площадь, смотрели на творящееся с брезгливыми улыбками.
От криков и шума залаяли собаки в ближайших к площади дворах, их беспокойный брёх встревожил собак на Шанхае, и многоголосый лай покатился вверх, по склонам.
– Ой, что ж это делается!
– Да, успокойся ты, жидов вывозят! Че ревешь, корова?! Че тебе те жиды – родственники, блядь!
– Как тебе не стыдно, Захар! Люди ведь!
– Это жиды-то люди?! Тьфу!
– Креста на тебе нет!
– На мне – есть! А вот на них – нету!
– Ой, это ж соседка моя, Софья Аркадьевна! Она же еще в школе меня математике учила!
– Что, ромале? Допрыгались? Ничего, ничего, теперь пахать на вас и сеять будем! Вместо коней, что вы у нас пиздили!
– Становись!
– … три, четыре, пять… так … становись!
– Мы не с-с-с-скот! – сказал Янкель Кац громко.
Толпа бурлила вокруг них, но пока никто не прикоснулся ни к Михаилу, ни к Давиду, ни к Янкелю.
– Мы не с-с-с-скот! – повторил Кац. И крикнул: – Люди, мы не с-с-с-скот!
Раньше, чем Мейерсон успел что-то предпринять, Янкель, этот рыжий дылда с походкой цапли, рванулся к ступеням комендатуры, где стоял заложив руки за спину Титаренко, и в руке у танцора был мясницкий нож с широким, с ладонь, лезвием.
