– Подумай хорошенько, – не унимался отец. – А я уточню, сегодня же позвоню в службу сонников. Может, они смогут тебе помочь. Может, мне приехать в Венецию и разобраться, что у тебя происходит?
– Да не надо мне ни в чем помогать, – раздраженно ответила Ванда, но он уже повесил трубку.
Морозини никогда не приходил в музей раньше одиннадцати. По утрам он выглядел ужасно: лицо бледное, глаза красные. Только после стакана освежающего вина он возвращался к жизни.
Когда Ванда вошла в кабинет, он раскладывал на столе свои рукописи.
– Вы пишете роман? – улыбнувшись, спросила она.
Морозини испуганно сгреб разложенные листы и засунул их в кожаную папку с пухлым львом Св. Марка. Она подумала: «Как ему пришло в голову завести такую безвкусную папку?.. Украл, что ли, из какогонибудь отеля? Или купил? Да, у него явная склонность к кичу».
– Нет, нет, это набросок одной научной работы, – быстро ответил Морозини. – «Дворцы всемирно известного Большого канала от раннеломбардского стиля до наших дней».
– Значит, вы можете рассказать мне побольше о Палаццо Дарио, – оживилась Ванда.
– О да, синьорина! – воскликнул Морозини.
Он торопливо положил эту папку в ящик стола и взял с книжной полки другую – папку-регистратор. В конце концов, не зря же его считают корифеем, чей конек – Венеция. Пусть даже многоуважаемый Радомир и не оценил этого. Морозини был обижен за то, что ни разу не получил приглашение на чай от Радомира. Он был готов каким угодно образом быть полезным Радомиру, но, к сожалению, их отношения не складывались. Всякий раз, когда они сталкивались в обществе, между ними словно пробегала черная кошка и что-то обязательно провоцировало их на ссору.
– Я, госпожа доктор, ученый, а потому считаю необходимым знать реальную историю дворцов, в том числе и Палаццо Дарио, независимо от легенд, верований и сомнительных выводов, как принято здесь, в Венеции.
Он отпил вино из стакана, стоявшего на столе, и откашлялся. В Неаполе считали, что все северные итальянцы – любители выпить, и Морозини был тому подтверждением. Ванда ободряюще ему улыбнулась.
– Тем не менее, – продолжал он, – Палаццо Дарио хранит для меня как историка искусств немало тайн. Масса обстоятельств скрывает правду о нем. Долгое время не было ни одного достойного исторического свидетельства, кроме надписи «Genio Urbis Joannes Darius» на фасаде, но такое скудное сообщение не ограничило человеческую фантазию, скорее наоборот. А быть может, именно это и следует рассматривать как источник бесконечных историй о дворце.
