– Я как раз собирался гнать скотину на пастбище. Четырнадцать коров пас. Ладно, слышу вдруг – шум возле церкви. Отправился я посмотреть. Вижу, наши тащат четырех солдат-французов – на воровстве попались. Отобрали у них мушкеты и тянут к кюре, чтоб он их исповедовал перед смертью. Ну вот, гляжу, вводят их в церковь, всех четверых, и те, которые их взяли, за ними входят. Я и думаю: надо бы поглядеть. А хозяин говорит: «Угоняй скотину. Это дело может плохо кончиться. А я скотину терять не хочу…» Ой беда, ежели б он только скотину потерял!
Говорил пастух спокойно, не повышая голоса, не нарушая монотонного ритма своего рассказа, который тек неторопливо, словно густая струя. Цирюльник лег.
– Когда будете ложиться, не тушите лампу, – сказал он, – отец Буасси еще должен вернуться.
Матье кивнул: слышу, мол. Его интересовал рассказ пастуха.
– Ладно, погнал я скотину. Но подыматься на общинные пастбища не стал, а повернул на гору, которая над деревней стоит. И вот вижу: выводят наши из церкви троих французов и ставят спиной к водоему – сейчас начнут расстреливать в упор. А тут как раз прибегает в деревню парнишка. Со стороны донской дороги. Ну и началось. Слышу: выстрелили в церкви, гляжу – выезжают с дороги конные. Никак не меньше пятидесяти. И вот те крест, тянулось все не долго. Покуда я добрался до опушки леса, на площади человек тридцать уже лежали мертвыми… И пошло. А там и амбары занялись – дым валом валит. Бог ты мой, вся деревня там и осталась! Вся, чувствуешь? Кто пробовал бежать, тех конные настигали и – бац! – копьем их или пулей. Я своими глазами видел, как они вытащили из дома отца и мать. Крыша тогда уже загорелась. Они прикончили их выстрелом из аркебузы и бросили в огонь. А я стоял и смотрел. И ничего сделать не мог. Ни туда бежать, ни в другую сторону. Ноги у меня отнялись. Вот как есть отнялись. И хозяин тоже на моих глазах помер. И жену его они убили, и обоих малышей. Прямо перед церковью. А кюре, который солдат их исповедовал, они взяли и раздели. Совсем догола, чувствуешь. Крупный такой мужчина, видать, ему лет шестьдесят было. Уж они и хлестали его, и в живот горящими головнями и горящей соломой тыкали. Даже мне было слышно, как он криком кричал. А те – знай себе потешаются. Под конец окунули его в водоем, а после бросили в горящий амбар. А перед тем еще лодыжки ему связали цепью, какой коз привязывают… Тут-то они и увидели моих коров. И двое конных понеслись напролом наверх – прямо через изгороди. Ну, что я мог поделать? Ничего. Знал я одну нору в лесу. Там и схоронился до ночи. Даже дышать боялся. Носом в землю уткнулся, да так и лежал, как зверь.
