– Мой старый друг лорд Килренан, хоть и был старым морским волком, иногда все же страдал от этой пакости, и представь себе, адмирал Нельсон тоже. Он лечился только этим снадобьем. Заметь, он считал виски панацеей от всех недугов, начиная от головной боли и кончая мозолями на ногах. И он был не так уж не прав: как-то раз между Кале и Дувром мне пришлось прибегнуть к этому методу, и эффект оказался поразительным. Вашему доктору следовало бы это знать, – добавил Морозини, обращаясь к молодому стюарду.
– Возможно, он опасается применять его к тем, кого не знает, чтобы американские власти не обвинили нас в подстрекательстве к потреблению алкоголя. Кроме того, если у вас слабая печень, мсье.
– Отчасти, – признался Вобрен, – но я предпочитаю умереть, чем так мучиться! Что подумает обо мне баронесса?
– Только самое хорошее, поверь мне! Она беспокоится за тебя, и это уже неплохой признак, верно? Останьтесь с ним! Я схожу за лекарством сам, – сказал Альдо, направляясь к двери.
И он открыл ее так стремительно, что стоявший за ней человек успел лишь отпрянуть и тут же ринулся прочь, пробормотав какие-то извинения. Несколько озадаченный Морозини смотрел, как в конце коридора исчезла фигура в серо-бежевом габардиновом плаще, каких на пароходе встречалось немало. Из-за поднятого воротника и надвинутой на брови фуражки он не сумел разглядеть лицо незнакомца. И очень пожалел об этом, так как этот тип явно подслушивал под дверью, из-за чего едва не получил удар в лоб. Альдо все же погнался за ним, однако, добежав до поворота, никого не обнаружил. Должно быть, незваный визитер скрылся в одной из кают, но как определить, в какой?!
Направляясь в бар, Морозини продолжал гадать, отчего кто-то проявил такой интерес к больному, с утра не покидавшему постели, который, кроме краткой беседы с доктором и нескольких слов, адресованных стюарду, издавал лишь такие малопривлекательные звуки, как бурчание в животе. Разве что любопытствующего субъекта занимал вовсе не Жиль, а он сам? Это означало, что за ним следили – вывод хоть и логичный, однако ничего не проясняющий.
Взяв в руки запотевший бокал, Альдо вернулся в каюту с целью лично вручить больному лекарство и, объявив, что заглянет завтра, пошел к себе, чтобы переодеться к обеду. Он завязывал галстук, когда в дверь постучали, но не успел он крикнуть «Войдите!», как Видаль-Пеликорн уже переступил порог. Глаза у него потемнели от гнева, светлая прядь воинственно торчала надо лбом, и начал он без всякой преамбулы:
