– Поначалу, – сказала Жаклин, – он показался мне чудесным. Он вел себя как настоящий отец и заявлял, что мне теперь не нужно тревожиться о будущем, поскольку всю заботу обо мне он возьмет на себя. И сразу приступил к делу! Он скупил для меня половину коллекции, которую я представляла, подарил мне вот эти часы, – добавила она, показав украшенный бриллиантами тоненький браслет на запястье, – велел мне выехать из комнаты на улице Батиньоль и поселиться вместе с ним в «Ритце». Он все готов был сделать для меня, и вы сами были свидетелем, как он пытался заказать мой портрет великому художнику, с которым вы обедали. Отказ привел его в ярость.
– Я вам верю: на следующий день после этой встречи дом Болдини загорелся, и его удалось спасти только чудом...
– Вы думаете, это он устроил пожар?
– Не он лично, а кто-то из его людей. Вы ведь познакомились с его окружением?
– Да. Я знаю секретаря, шофера и камердинера. Признаюсь, они мне совсем не понравились, особенно Агостино, камердинер. Он выглядит как самый настоящий злодей из кино. Тем не менее именно он посоветовал мне бежать и дал денег.
– Не так уж много, если вы не смогли снять номер в приличной гостинице.
– Он сделал, что мог. А что касается пожара в доме художника... Прежде я возмутилась бы, услышав, как вы обвиняете Риччи в причастности к преступлению, но теперь это меня не удивляет. И вы, возможно, правы.
– Что же произошло потом?
– Мы вернулись сюда, но в Лондоне не задержались. У вокзала Виктории ожидала машина, которая отвезла нас в Левингтон-Мэнор, недалеко от Оксфорда, куда Риччи и поместил меня, после того как в некотором роде похитил из дома моделей Жана Пату. Это красивый дом на берегу Темзы, отделенный от остальных огромным парком. Мне там совершенно не нравилось из-за общей атмосферы. Приезжало много мужчин, но ни одной женщины, и я поняла, что фактически это центр деловой активности Риччи в Англии. Некоторые из посетителей были англичанами, именно тогда я и встретила Дэвида Феннера. Он мне сразу приглянулся, и я ему тоже. Я наши отношения не афишировала, но думала, что мой «отец», быть может, благосклонно примет молодого человека, с которым сам связан, в качестве жениха. Между тем мы вернулись в Париж и там увиделись с вами.
В тот же вечер мы вновь сели на лондонский поезд, а из Лондона сразу поехали в Левингтон-Мэнор. Дэвид появился там на следующий день, и я должна сказать, что до меня донеслись отзвуки бурного объяснения. Я очень расстроилась, но мне удалось поговорить с ним до его отъезда, и именно тогда он дал мне свою карточку со словами, что если мне понадобится помощь... Остальное вы знаете. Риччи же был взбешен, а когда я попыталась заступиться за Дэвида, разъярился еще больше. Вот тогда-то он со злобой объявил мне, что не хочет даже слышать о нем и надеется, что мне не пришло в голову втюриться в него, потому что он сам хочет сделать меня своей женой. Да, да, добрый отец преобразился в жениха! Он сказал, что любит меня и что мы поженимся сразу после возвращения – очень скорого – в Соединенные Штаты. Напрасно я объясняла ему, что мои чувства к нему – а я действительно к нему хорошо относилась! – не имеют ничего общего с любовью. Он уперся: меня-де ожидает великая судьба, все мне будут завидовать, я получу великолепные драгоценности и в конце концов отвечу ему взаимностью. С этого момента он потребовал, чтобы я называла его Чезаре...
