Оторвавшись на минутку от листа, она окликнула Такуана:
– Перестань грабить людей! Требуешь слишком много.
– Я обращаюсь к тем, кто много имеет. Для них деньги – обуза. Милосердие в том, чтобы избавить их от этой обузы, – отвечал Такуан.
– Если следовать твоей логике, то каждый воришка – святой. Такуан был слишком занят, чтобы отвечать.
– Спокойнее, спокойнее! – увещевал он напиравшую толпу. – Не толкайтесь, встаньте в очередь, я всем дам возможность облегчить карманы!
– Эй, монах! – крикнул молодой парень, которого только что отругали за то, что он расталкивал людей локтями.
– Ты имеешь в виду меня? – спросил Такуан.
– Вот именно. Велишь нам стать в очередь, а сам пропускаешь женщин вперед.
– Мне, как и любому мужчине, нравятся женщины.
– Ты, верно, один из тех развратных монахов, о которых ходит дурная молва.
– Довольно, головастик! Думаешь, я не знаю, почему ты здесь? Совсем не для того, чтобы поклониться Будде или взять домой заклинание. Пришел поглазеть на Оцу. Разве не так? Между прочим, ты не добьешься успеха у женщин, если будешь жадничать.
Оцу покраснела.
– Прекрати, Такуан! – взмолилась она. – Замолчи! Не выводи меня из терпения!
Оцу отвела глаза от письма и взглянула на толпу, чтобы передохнуть. Неожиданно мелькнувшее лицо заставило ее выронить кисть. Она вскочила, едва не опрокинув столик, но человек уже исчез в толпе, словно рыба в море. Забыв обо всем на свете, она бросилась к храмовым воротам с криком «Такэдзо!».
Семья Матахати, Хонъидэн, принадлежала к сельской верхушке, которая составляла часть сословия самураев, но одновременно работала на земле. Главой семейства была мать Матахати Осуги, невероятно упрямая женщина. Ей было около шестидесяти, но она ежедневно выходила в поле вместе с членами семьи и работниками и трудилась не меньше их. Во время сева она брала в руки мотыгу, во время жатвы молотила на току ячмень. Когда наступала темнота и нельзя было больше работать в поле, она всегда находила какое-то другое занятие, нужное для хозяйства. Чаще всего это были ветки шелковицы, под которыми Осуги почти не было видно. Она взваливала их себе на спину и тащила домой. По вечерам она ухаживала за шелковичными червями.
После полудня в день Праздника цветов Осуги работала в шелковичной рощице. К ней прибежал, шмыгая носом, ее босоногий внук.
– Где ты был, Хэйта, в храме? – строго спросила Осуги.
– Угу.
– Видел Оцу?
– Угу. На ней красивый пояс, она помогала проводить праздник.
